Геродот - Игорь Суриков

Не исключено, что здесь сыграло свою роль еще одно обстоятельство. Примерно тогда, когда основывались Фурии, Фукидид, сын Мелесия, был, как мы упоминали, изгнан из Афин остракизмом. Куда отправился опальный политик? Уж не Фурии ли стали его прибежищем в течение того десятилетия, когда он по закону должен был находиться за пределами афинского полиса? Может быть, он прибыл туда не сразу; но во всяком случае есть косвенные данные в пользу того, что в конце концов он оказался в Великой Греции.

Речь идет об интересном свидетельстве авторитетного сицилийского историка Тимея из Тавромения (конец IV — начало III века до н. э.). Согласно этому сообщению (Тимей. Фр. 135, 136 Jacoby) — в той форме, в какой оно дошло до нас через посредство одного из позднеантичных биографов другого Фукидида, историка Пелопоннесской войны, — последний якобы жил в изгнании в Италии и даже умер там. Если относить данное сообщение к Фукидиду, сыну Олора, то всё в нем окажется противоречащим фактам: тот тоже был изгнан из Афин, но находился в период изгнания, скорее всего, во Фракии и Македонии (регионах, где позиции рода Филаидов были традиционно сильны) и, кроме того, умер все-таки в Афинах, куда получил разрешение вернуться в конце жизни.

Уж не проскочила ли здесь информация, на самом деле относящаяся к другому Фукидиду — сыну Мелесия? Ошибиться мог либо сам Тимей, либо, что еще более вероятно, использовавший его труд поздний писатель — Маркеллин (IV век н. э.), автор самого подробного в античное время, но весьма сумбурного жизнеописания историка Фукидида. Этого биографа интересовали прежде всего данные о его «герое», и он вполне мог ничтоже сумняшеся включить в их число те сведения из древних источников, где речь шла о других лицах, носивших распространенное имя Фукидид. Высказанное здесь предположение тем более закономерно, что хорошо известно: двух Фукидидов — тезок, родственников и современников, один из которых был политиком, а другой историком, — античные авторы последующих эпох постоянно смешивали друг с другом, да и немудрено было это сделать. Вероятность пребывания Фукидида, сына Мелесия, в Великой Греции существует еще и потому, что он и ранее поддерживал тесные связи с этой частью эллинского мира. Не по этой ли причине влияние Перикла в Фуриях так быстро сошло на нет? Главный соперник Перикла, естественно, относился к его начинаниям, мягко говоря, без симпатии и, надо полагать, сделал со своей стороны всё возможное, чтобы сорвать его планы.

Конечно, это всего лишь гипотеза. Если же оставаться на почве безусловных фактов, то мы вынуждены признать: науке неизвестно, поселился ли Фукидид, сын Мелесия, в Фуриях. Но с уверенностью можно утверждать: к «фурийскому проекту» он был напрямую причастен. И нам представляется вполне вероятным, что «Отец истории» принял участие в колонизационной экспедиции именно по дружбе с Фукидидом, а не из-за близких отношений с Периклом.

По нормам V века до н. э. ойкист колонии вовсе не был обязан после ее основания поселиться там навсегда. К примеру, Лампон, — проведя, очевидно, все полагающиеся церемонии, — отбыл обратно в Афины. Известны и другие случаи. Несколько лет спустя афиняне отправили колонистов на северное побережье Эгейского моря. Там возник город Амфиполь. Ойкистом его стал видный афинский политик Гагнон. Но еще через несколько лет мы застаем Гагнона не в Амфиполе, а на родине, выступающим против Перикла. А в конце жизни он был одним из лидеров происшедшего в 411 году до н. э. олигархического переворота.

А вот Геродот, как видим, так и остался в Фуриях, ведь там показывали его могилу. Разумеется, это ни в коей мере не означало, что для непоседливого галикарнасца завершились «годы странствий» и он решил прочно обосноваться на одном месте. Мы не сомневаемся в том, что его путешествия продолжались и Афины он совершенно точно еще навещал. Шла своим чередом и работа над историческим трудом.

Но отныне в жизни Геродота произошло важное изменение: у него вновь появилась родина — полис, гражданином которого он с полным правовым основанием мог считаться! С тех пор как юношей он бежал от преследований Лигдамида, где только не довелось ему побывать! Но если оставить в стороне довольно спорный и неясный эпизод с его кратковременным возвращением в Галикарнас, он повсюду был чужаком-метеком. Пусть его принимали радушно, как в Афинах и на Самосе, — все-таки это не могло заменить «чувства родины», столь важного для сознания любого античного эллина.

Великий историк перестал быть галикарнасцем и стал фурийцем. Насколько можно судить, именно так он теперь и подписывался. В начале нашей книги приводилась первая фраза труда Геродота — в том виде, в каком она дошла до нас. Там автор, напомним, называет себя Геродотом из Галикарнаса. Однако раньше, кажется, было иначе. Спустя примерно столетие после написания «Истории», в IV веке до н. э., Аристотель цитирует вступление к ней так: «Нижеследующее есть изложение истории Геродота Фурийского» (Аристотель. Риторика. III. 1409а28). А ведь этот философ, несомненно, пользовался ранними и достоверными версиями геродотовского сочинения. Стало быть, есть все основания считать, что именно так и выразился «Отец истории»; предлагая читателям свое бессмертное исследование, он представился им фурийцем, а не галикарнасцем.

Но как и почему он потом снова превратился в галикарнасца? Судя по всему, дело обстояло следующим образом. В начале III века до н. э. Фурии попали под власть Рима, распространявшего свое влияние на всю Италию, и утратили значение. А Галикарнас в это время оставался еще славным городом, обладателем одного из «семи чудес света» — знаменитого Мавзолея. Как раз в ту же эпоху выдающиеся филологи, работавшие в Александрии Египетской, приступили к скрупулезному изучению классического греческого литературного наследия. Ими были выделены шедевры из шедевров — самые лучшие образцы поэзии и прозы.

Разумеется, Геродот попал в число величайших авторов. Вот тогда-то жители Галикарнаса вспомнили, что историк входил в иные времена в число их сограждан. Пусть современники обошлись с ним далеко не лучшим образом — но то дело прошлое. А теперь оказаться в связи с гениальным человеком было для галикарнасцев почетно и лестно. И они начали посмертно «возвращать» Геродота: возвели в своем городе его статую и выпустили монеты с его портретным изображением. Всё это должно было напомнить: как бы ни сложилась судьба «Отца истории», но родом он из Галикарнаса! По всей вероятности, тогда же и были внесены исправления в начало геродотовского труда: «фурийца» переделали на «галикарнасца» — судя по всему, вопреки воле покойного автора.