Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Чего ж домой не приехал поесть? Ты не обещался, но мы на всякий случай ждали…

– Дак дела же у меня с ними, Софья, – виновато нахмурился Туманов. – С подрядчиками-то… Заодно за обедом и обсудили. А к нам считай от Нарвской части ехать, это сколько ж времени псу под хвост…

– Псу под хвост… – эхом откликнулась Софи. – Конечно, конечно…

– Тем паче, что после у меня в Коломенской части дело было… Агенты предупреждают, что рабочие опять беспорядки готовят…

– В Университете, Гриша говорил, тоже…

– Вот, вот, студенты-то всю воду и мутят… А я ж должен заране соломки подстелить, чтоб, если что, производство не встало…

– Если будет стачка, ты наймешь этих… как Оля говорила… штрейкбрехеров?

– Я найму того, кто будет работать! – мигом завелся Туманов. – А не глотки попусту драть.

Кухарка подала ужин или поздний обед. Как и любил Туманов, после супа было много жирного мяса. Глядя на Софи, он старался резать жаркое ножом, не вытирать пальцы хлебом и берег льняную накрахмаленную скатерть, хотя видно было, что у себя дома он с удовольствием отложил бы в сторону все приборы и ел руками. Софи каждый раз очень хотелось разрешить ему, но отчего-то она этого не делала. «Неужели все еще на что-то надеюсь?»

– Разумеется, ты поступишь так, как сочтешь нужным. Но, может быть, какие-то требования рабочих возможно удовлетворить?

– Конечно, я с этим не спорю. Но только не под их нажимом. Ты понимаешь разницу? Правительство и Кабинет, на мой взгляд (да и большинство средних промышленников тоже так думает), ведут себя из возможности глупо: они просто делают вид, что ничего не происходит. Например, запрещают печатать в газетах сообщения о стачках. Что они от этого – куда-то деваются, что ли? Да только в прошлом году и только в Петербурге их было больше 150. Едва-едва поутихли эти сумасшедшие с бомбами… И надо же, в самом деле, как-то это понять, то, что происходит…

– Об этом тебе лучше поговорить с Олей Камышевой. Помнишь ее? Ей уже давно все понятно. Она и тебе охотно объяснит…

– Я вообще-то говорю с тобой… Что ж ты поделывала сегодня?

– В сущности, ничего. Ни-че-го. Разве что в окно смотрела?

– Я видел у тебя в комнате на полу книжка валяется. Читала?

– Бред!.. Но вот, то, что я тебе говорила, в «Северном вестнике». Антона Чехова «Скучная история». Ты прочел?

– Нет еще, не до конца, – виновато потупился Туманов. – Ты мне это… вслух прочти…

– Михаил, ну нельзя ж так, в самом деле! Это невозможно читать вслух, это нужно глазами видеть. Отрываясь от строчек, заглядывая в себя, это такая тихая, внутренняя, совершенно не публичная печаль… Как после этого кто-то… ну вот вроде меня… или вон того, – презрительный жест в сторону спальни. – Как можно садиться бумагу пачкать…

– Не то ты говоришь! – решительно выступил Михаил и залпом выпил вино из небольшого хрустального бокала. Софи поморщилась. – Эта скучная история… Может это, конечно, все очень… но только… такой уровень исповедальности представляется мне слегка неприличным. И даже предсмертное состояние героя его не оправдывает…

Софи едва не подавилась косточкой. Потом расхохоталась.

– Михаил! Немедленно признавайся! Это не твоя фраза. Ты не можешь сам так говорить. «Исповедальность»! Ха-ха!

– Ну и да, ну и что, – обиженно пробубнил Туманов. – Это Нелетяга сказал. Но я с ним, между прочим, совершенно согласен. Занудь, если хочешь, страшенная… И название правильное, то есть этот Чехов сам понимает…

– Михаил! Прекрати сейчас! Это замечательное, действительно исповедальное, если хочешь, произведение, но в самом хорошем смысле! А ты ничего в этом не понимаешь, но говоришь совершенно как этот Буренин из «Нового времени». Знаешь, как он «Скучную историю» назвал? «Беллетристически-патологический этюд»! Сам он беллетристически-патологический дурак!

Отстаивая полюбившееся ей произведение Чехова (по правде говоря, Михаил с трудом прочел из него страниц пять), Софи раскраснелась, взгляд ее наполнился боевым азартом, локон выбился из прически, и она яростно накручивала его на палец. Туманов смотрел на нее с откровенным удовольствием.

– Кстати, мы говорили об Оле Камышевой, – Туманов решил воспользоваться моментом и усилить веселое настроение подруги. – Отлично ее помню. Мы вместе боролись за народное дело.

– Ты боролся за народное дело?!! Вместе с Олей?! Каким же это образом? Выдавал прокламации вместе с заработком на своих фабриках? Разрешил агитацию среди шляпниц?

– Нет, я давал деньги на революцию! – гордо заявил Туманов.

– Зачем? Ты ведь ничего не делаешь просто так.

– Разумеется. Я купил у Оли Камышевой встречу с тобой.

– Как купил? – изумилась Софи. – Почему?

– За деньги, разумеется. Как же еще? Она тебе не рассказала? Постеснялась, наверное… Когда ты осенью сделала мне отлуп, я очень маялся, и не знал, как бы к тебе еще подкатиться. А тут как раз такая оказия: ко мне явилась эта Оля просить деньги на революцию…

– Оля? К тебе? Но почему?!

– Думаю, что по твоей же наводке. Вспомни-ка, что ты ей обо мне рассказывала. Небось: богат, не знатен, сам из народа, в детстве голодал. Что-нибудь в этом духе. Ну вот. И мы с ней заключили такую сделку: она приводит тебя ко мне, а я ей даю деньги на ее борьбу за счастье народа…

– Туманов! – торжественно заявила Софи. – Ты – циничный, прожженный делец. В твоей душе нет ничего святого. Тебе это говорили?

– Разумеется. Сто раз. От тебя я ждал чего-нибудь посвежее.

– Да что ж свежего? Вот и у Чехова, о котором ты так и не удосужился, сказано: «нельзя прожить без того, что называется общей идеей или богом живого человека». Как это отменить?

– А где ж оно? – с любопытством спросил Туманов. – Где ж его взять?

– Нельзя ли прикупить по сходной цене? – горько сыронизировала Софи.

– Да я б и прикупил… – раздумчиво сказал Туманов. – И про Олю сказать… Отчего бы тебе ее не навестить, коли все одно дома сидишь? У них там молодежи много, студенты… Тебе, глядишь, повеселее будет… И Оля, небось, нос от нас воротить не станет. Про меня еще на мзду будет надеяться, а ты – что ж? – она и сама с семьей, как я понял, порвала…

– Есть разница, Туманов, есть разница, – сказала Софи и глаза ее опасно блеснули. – Уйти из семьи и посвятить свою жизнь борьбе за народное дело, или бросить учительство в земстве и сделаться содержанкой богатого дельца, хозяина игорного дома…

– Вот так, значит, ты это понимаешь… – медленно сказал Туманов.

– А ты – как же? – с вызовом спросила Софи, видимо вызывая наружу его гнев.