Иосиф Сталин – беспощадный созидатель - Борис Соколов

Тогда же был арестован другой военный из окружения Тухачевского, преподаватель академии И.А. Троицкий, который также дал против него показания.

Показания Н.Е. Какурина были доложены В. Менжинскому, который, поставив в известность о «деле Тухачевского» В.М. Молотова, 10 сентября письменно сообщил Сталину, находившемуся в отпуске, следующее:

«Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке – рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск».

Сталин ответил только 24 сентября, причем Г.К. Орджоникидзе, как председателю ЦКК: «Прочти-ка поскорее показания Какурина – Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Ну и дела… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом – с Молотовым, когда будешь в Москве».

Менжинский хотел помочь Сталину связать Н.И. Бухарина и его соратников с военным заговором, чтобы можно было их тотчас посадить на скамью подсудимых. Но Сталин счел, что это еще рано делать.

Было решено проверить показания Какурина и Троицкого через их очную ставку с Тухачевским, тем более что слишком уже серьезные обвинения против него были выдвинуты. Тем временем из Какурина 5 октября выбили новые показания. Окончательно сломленный, он заявил:

«Михаил Николаевич говорил, что… можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти, и политические и личные, разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина… У Михаила Николаевича, возможно, есть какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией. Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».

Менжинский с коллегами инкриминировали Тухачевскому расстрельное дело: умысел на теракт, да еще не на кого-нибудь, а на самого Сталина, не ведая, что вождь уже принял решение: Тухачевского пока не трогать.

С 22 по 26 октября 1930 года в Москве проводился плановый Пленум РВС СССР по итогам боевой учебы за прошедший год, и Тухачевский должен был приехать в столицу, по крайней мере, 21 октября, чтобы принять участие в работе пленума. Приехав в Москву, он узнал о показаниях Н. Какурина против себя. На очной ставке, проведенной между Н. Какуриным, И. Троицким и М. Тухачевским 22 или 23 октября 1930 г., в присутствии И. Сталина, К. Ворошилова и Г. Орджоникидзе, оба подследственных подтвердили свои показания.

Уже после ареста Тухачевского Сталин, выступая на заседании Военного Совета 2 июня 1937 года, вспоминал:

«Мы обратились к т. т. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, это должно быть какое-нибудь недоразумение, неправильно… Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показавших на Тухачевского, показывали правильно…».

23 октября 1930 года Сталин писал В.М. Молотову: «Что касается Тухачевского, то он оказался чист на все 100 %. Это очень хорошо».

Какурин умер в тюрьме еще в 1936 году, а Троицкого, несмотря на «правдивые показания», благополучно расстреляли 31 июля 1939 года.

Есть все основания полагать, что показания Троицкого и Какурина были фальсифицированы работниками ОГПУ, рассчитывавшими создать громкое дело о заговоре в Красной Армии по образцу дела «Промпартии» и аналогичных «вредительских» процессов в регионах. В августе 1931 г. начальник Особого отдела Я.К. Ольский вместе с группой высокопоставленных работников ОГПУ был снят с должности и уволен из ОГПУ «на том основании, что… они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым делом».

Столь же фальшивыми выглядят и показания друга Тухачевского и мужа его последней любовницы Юлии Ивановны Кузьминой Николая Николаевича Кузьмина, который, будучи арестован, уже после расстрела маршала показал, что 1 ноября 1930 г., посетив квартиру Тухачевского в Ленинграде после возвращения из зарубежной поездки, вел с ним самые что ни на есть контрреволюционные разговоры: «Беседуя с ним, я информировал его о встречах с Сувариным в Париже… Суварин в беседах со мной просил передать ему привет от Троцкого и его личный, что он проинформирован о том, что группа наиболее талантливых военных во главе с ним находится в опале, что пора перейти к активной борьбе, что провал сталинской политики ведет страну к гибели, что кризис переживает не только партия в СССР, но и компартии за границей. Тухачевский на это мне ответил, что те методы и формы борьбы, которые применяли троцкисты, ничего реального, кроме разгона по тюрьмам, дать не могут».

Непонятно, с чего это вдруг троцкист Борис Суварин должен передавать привет Тухачевскому, с которым не был знаком, от Троцкого, с которым у Тухачевского никогда не было близких отношений. Да и сама встреча Кузьмина с Сувариным, с которым они тоже не были знакомы, выглядит скорее фантазией следователей НКВД, вынудивших Николая Николаевича к самооговору, чтобы его можно было обвинить в участии в «военно-фашистском заговоре». При том, что после 1932 года он не имел отношения к армии, а арестован был 28 мая 1937 года с весьма скромной должности начальника транспортной конторы Омского управления Главсевморпути. Кузьмина расстреляли 8 февраля 1938 года.

Зайончковская, кстати сказать, двоюродная сестра Какурина, со ссылкой на немецкого журналиста Гербинга, она в 1934 году информировала о будто бы существующем заговоре военных, планирующих покушение на Сталина. Гербинг якобы сказал ей:

«Что такое большевики для русской армии? Это не враги, а тот, кто не враг, тот уже, по существу, и не большевик. Тухачевский – не большевик, им никогда и не был, Уборевич – тоже, Каменев тоже. Не большевик и Буденный. Но их выбор… пал на Тухачевского».

Возможно, после прекращения сотрудничества с СССР германская разведка разочаровалась в германофильстве И.П. Уборевича и решила распустить слухи, компрометирующие его наравне с Тухачевским. Однако Сталин пока что на сигналы по поводу военной верхушки не реагировал. А один из руководителей НКВД, начальник Особого отдела М. И. Гай, на донесении Зайончковской, где она обвиняла в измене не только Тухачевского, но и В.К. Путну, А.И. Корка, Р.П. Эйдемана, Б.М. Фельдмана, И.П. Сергеева и других, наложил красноречивую резолюцию: «Это сплошной бред старухи, выжившей из ума. Вызвать ее ко мне».

26 января 1933 г. появилось вполне четкое донесение Агента-270: «Тургуев – в штабе Ворошилова. Ранее был офицером царской армии. Во время германских маневров осенью 1932 г. был в Германии. Один из главных лидеров так называемой военной партии…» Как отмечается в «Справке по проверке обвинений…», «над фамилией Тургуев, синим карандашом, от руки, написана фамилия Тухачевский. Кто учинил эту надпись, и когда она была сделана – установить из дела нельзя».

Арестованный заместитель наркома внутренних дел Г.Е. Прокофьев на допросе 25 апреля 1937 года показал: «Примерно в 1933 году в НКВД стало известно из агентурных источников НКВД в немецкой разведке, что какой-то красный генерал (по фамилии, начинающейся на букву «Т» – дальше фамилия была прервана) установил связи с германским Рейхсвером. Ягоде это сообщение было доложено, и он сразу заявил – «Это Тухачевский». Ягода взял к себе сводку и никакого движения этому материалу не дал». По мнению С.Т. Минакова, быстрое «угадывание» Г. Ягодой фигуры М. Тухачевского, скрытой за инициалом «Т» или псевдонимом «Тургуев, Тургалов, Турдеев и т. д.», говорит о том, что именно Г. Ягоде еще в 1924 или 1925 гг. стало кое-что известно об «организации Тухачевского», а в 1932 г. ее уже «легендировали» для оперативной «игры» с германскими национал-социалистами и близкими к ним генералами Рейхсвера. Слухи и разговоры о «военной партии» в СССР в 30-е годы активно муссировали в русском зарубежье, при этом вплоть до своей гибели в 1937 г. М. Тухачевский среди эмигрантов и в европейских общественно-политических кругах имел репутацию германофила, антидемократа, антисемита. Говорили о его ненависти к французскому народному фронту, о его восхищении Муссолини и профашистских симпатиях».