Гибель Византии (сборник) - Гюг ле Ру

Придя домой, Батичелли позвал к себе отца Арсения.

— Скажи мне, — обратился он к монаху, — что это за девушка и почему ты в ней принимаешь участие?

— Это дочь одного русского купца. Я много в своей жизни вынес, — говорил отец Арсений, — и в конце концов скитаюсь по свету, проповедуя проклятие Палеологам и вельможам нашим. — Глаза отца Арсения сверкнули злым огнем и Батичелли посмотрел на него с удивлением, но монах уже более спокойно продолжал: — эта девушка вместе с другими членами своей семьи оказала мне гостеприимство. Впрочем, это не важно, но важно то, что она участливо отнеслась к моему убитому сердцу; она поняла, что человека надо чем-нибудь утешить, когда он страдает. — У отца Арсения навернулись слезы. — Пойми, дорогой кирие, как должен ценить я, всеми брошенный, никому ненужный жалкий монах, который ходит собирая подаяние. Если участие сердечное дорого всякому человеку, то мое одинокое бедное сердце ожило, воскресло согретое вниманием этой любящей девушки. Понятно тебе это, кирие?

— Смотрите, да не презрите кого-нибудь из малых сих…

— Так, так, дорогой, умный кирие! За то, что она не отвергла бедного монаха и от нее не отвернулся ты, добрый кирие.

— Куда она едет теперь? — спросил Батичелли.

— В Солдайо или как русские называют Сурож, где ее ждет жених ее, Луканос.

— Как Луканос! Какой Луканос? — подавляя удивление, спрашивал Батичелли.

— Негоциант из Таны.

— Да ты знаешь это доподлинно?

— Положительно, кирие. Какая нужда мне выдумывать, а тем более обманывать тебя, когда ты благодетель мой.

Батичелли задумался. Затем он кликнул слугу.

— Поди, скажи конторщику, чтобы он прислал свою жену Евдокию, она ведь русская… Пусть она позаботится об этой девушке, которая ожидает в приемной, да постарается, чтобы она ни в чем не нуждалась, пока будет здесь. А ты, — сказал он отцу Арсению, — спроси у нее, как она хочет обедать: с нами или отдельно ей в комнату подать, потому что время обеденное. Ты тоже останься, отобедаем вместе.

Отец Арсений прильнул к руке Батичелли.

— Что ты, оставь! Мне приличнее целовать твои руки, ты монах.

— Ах, кирие, это я не за себя.

— Как тебя называть, скажи мне?

— Арсением, добрый кирие.

— Ну так, отец Арсений, пойди, спроси, что я тебе говорил.

Отец Арсений бросился к ожидавшей его Груше и вскоре возвратясь, сказал:

— Девушка говорит: как тебе будет угодно.

— Тогда пообедаем вместе; может кое-как познакомимся, хоть это и трудновато, не понимая друг друга.

Скоро появилась Евдокия. При виде Груши, при звуке родной русской речи, обе женщины бросились в объятия. Приведя в порядок свою одежду, Груша прошла в залу Батичелли, где был приготовлен обед.

Разговор происходил при помощи отца Арсения. Хозяин предложил Груше кресло, в которое она не знала как сесть, но Батичелли выручил ее.

Видя такую предупредительность к себе, Груша просияла. Веселое, здоровое личико ее очень понравилось Батичелли. Он угощал девушку, усердно подливал вкусное вино и выбирал ей самые лучшие плоды. Отец Арсений тоже повеселел. Вино оживило собеседников. Обстановка для Груши была совершенно незнакома, но, благодаря вниманию к себе и предупредительности хозяина, она скоро освоилась и радостно удивлялась всему, что для нее представлялось новым.

Когда обед окончился, Батичелли через Арсения передал, что если Груша отдохнула от тревог, которые перенесла, то он прикажет приготовить ей лучшую парусную лодку, на которой скоро и безопасно ее доставят в Сурож. Если же она хочет еще отдохнуть, то к ее услугам лучшая комната в доме, и когда она пожелает, тогда может уехать, причем отец Арсений, конечно, не откажется ее сопровождать.

— Передай, отче, доброму господину, — сказала Груша, — что я как можно скорее желаю быть в Суроже, а также скажи ему, что во всю жизнь мою его не забуду и каждый день буду молиться о нем.

Синьор Батичелли приветливо улыбнулся на это и сказал, что быть может Бог приведет случай когда-нибудь увидаться с нею.

Неаполь был очень оживлен. Король Альфонс V, по прозванию Мудрый, то и дело принимал послов и назначал своих приближенных для заключения всевозможных условий. На веранде, обращенной к морю и отделанной в мавританском вкусе, с легкими колоннами и арками, украшенными резьбой, находилось многочисленное общество. Короля окружали самые разнообразные лица: здесь был Абу-Джезар, посол из Гренады, полузависимой от Альфонса V, умный магометанин средних лет; рыцарь де Лоран, посол из Франции, по вопросу о наваррском наследстве, в котором были и интересы Альфонса V, и Исидор, посол папы Николая V, прибывший по поводу организации крестового похода против турок.

— Как нравится вам, достопочтенный эмир, моя веранда? — спросил у араба король.

— Что и говорить, государь, хороша; мне она тем приятнее, что указывает на уважение твое к нашему искусству, только недостает фонтана. У нас без фонтана немыслимо никакое украшение, — отвечал Абу-Джезар.

— Будет и фонтан, все устроится; теперь дела много, — некогда; помощник же мой еще молод, — указал король на принца Фердинанда, бывшего среди придворных.

— Приезжая сюда, — продолжал Абу-Джезар, — я нашел много прекрасных дворцов в Валенсии, Андалузии и других местах, принадлежащих тебе, государь, я посетил некоторые из них. Поверь, я плакал над древним величием нашего царства.

— Это ничего, — заметил Исидор, митрополит киевский, — прекрасные памятники остаются украшением жизни благородного народа, он их не осрамит, а возвеличит; совсем не то на востоке: варвары турки губят великую страну, все ниспровергая в прах.

— Ваше дело, — отвечал араб, — отстоять колыбель своего просвещения; мы, арабы, с состраданием смотрим на падение Византии; как магометане, мы не можем не радоваться торжеству ислама, но не желаем падения великого царства, потому что турки — варвары, которые убили уже арабскую науку на востоке, а теперь губят классическую, от богатств которой и мы черпали.

— Близок час погибели этого варварского царства! — хвастливо воскликнул рыцарь де Лоран, постукивая мечом.

— По текущим делам это трудно сказать, — возразил Исидор.

— Благословение святейшего отца и меч рыцаря не знают преграды своим требованиям! — продолжал рыцарь в том же тоне.

— Это все слова, — грустно произнес митрополит.

— Все политические условия сложились в пользу турок. Италия, как цепями, скована своими волнениями и интригами, — сказал король.

— Мелкие личные интересы всегда были и есть, ваше величество, но только иногда уважение к идее сильней их, а иногда слабее, — укоризненно проговорил митрополит.

— Уважая вас, я понимаю ваше тяжелое чувство, но имейте в виду, что в настоящее время я главным образом обдумываю возможность крестового похода. Условия ужасны: если я уйду сегодня, — завтра Неаполитанское королевство будет расхищено по частям синьорами и кондотьерами; надо обдумать и принять предосторожности. Но что слышно о положении Морей?

— Резня продолжается. Деспоты морейские, Фома и Дмитрий Палеологи, дошли в своих ссорах до того, что кончили подчинением Мураду. Жители бегут на острова, в Эпир, в Албанию, в Россию…

Во время последних слов на веранду взошел дон Гихар, незадолго до этого возвратившийся из Валенсии, куда ездил с дочерью; его лицо было очень весело и даже торжествующе.

— Дамы и кавалеры, — сказал он довольно важно, — приятная новость!

— Что такое? Что такое? — забросали его вопросами, особенно дамы.

Искандер-бек разбил наголову армию, предводительствуемую самим Мурадом. Поражение полное. Мурад, озлобленный и опозоренный, ушел в Адрианополь.

— Браво, Искандер! — закричал восторженно король.

— Браво, Искандер, браво, Албания! — кричали все окружавшие короля, кроме Абу-Джезара, глаза которого очевидно сочувствовали общей радости, но тактичный араб находил неприличным радоваться поражению ислама.

Скоро весть эта распространилась по всему Неаполю; она была принесена флорентийскою галерой, шедшей с востока в Пизу.

— Синьоры, внимание! — начал король.

Наступила тишина.

— Мы должны почтить великий подвиг. Во-первых, я снаряжу посольство к Искандер-беку с поздравлением и с предложением пользоваться моею казною, как своею собственною; деньги для войны нужны! — Далее, — продолжал король, — я считаю приличным отпраздновать эту победу креста. Не угодно ли предложить, какого рода торжество должно украсить это событие?

— Турнир, турнир, блестящий турнир! — прокричал де Лоран. — Что же может быть лучше турнира?

— Какой турнир! — сказал герцог тарентский. — У нас и рыцарей нет, разве кондотьеров пригласить; мы о турнирах и забыли совсем.