Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Зато эти решения, пусть и косвенно, но отразились со временем на судьбе скандинавских стран, где в Швеции уже вовсю разгоралось восстание против датской тирании, а датский король всё ещё не воспринимал его серьёзно и продолжал готовиться к новой войне с Ганзой.

Получив столь интересные новости, Андрей записал их в свой походный дневник, однако посчитал, что время для высокой политики в его планах ещё не настало, а потому, обговорив кое какие подробности с Мюлихом и дав чёткие указания приказчикам, сам на шхуне "Аскольд" покинул порт Любека, привычно отправившись на охоту за купцами.

И практически сразу удачно наткнулся на небольшой краер с командой в восемь человек, перевозивший, тем не менее, весьма дорогой с его точки зрения товар – медные слитки. На купце, сообразив, кто им повстречался, даже и не подумали о сопротивлении, а просто сбросили парус и с обречённым видом стали ждать абордажную команду. А потом, пока медные полусферы перетаскивали из одного трюма в другой, Андрей пожелал расспросить шкипера о делах в Гданьске, подбодрив того кружкой малиновой наливки и обещанием оставить ему его судно.

И сведения, которые тот поведал, оказались весьма интересными.

Гданьск лихорадило. Да, обороты торговли, несмотря на идущую войну и недавнюю осаду, продолжали расти, достигая головокружительных сумм, отчего в городе оседало всё больше и больше золота. Вот только кроме торговых судов в Мотлаву входили и каперские корабли, часть из которых давно ходила под королевским стягом. Впрочем, от продажи корсарской добычи город только выигрывал, а потому смотрел на это до недавнего времени сквозь пальцы. Вот только в последние годы силы каперского флота польского короля стали таять как прошлогодний снег под лучами солнца, потому что русские, чьих кораблей ещё десять лет назад и видно не было нигде дальше Ревеля, неожиданно не только заполонили собой морские пути, но и болезненно огрызнулись. Причём болезненно не только для каперов, но и для владельцев кораблей, позволив себе то, что раньше считалось лишь прерогативой самих ганзейцев. Вновь и вновь в город приходили вести о потоплении очередного судна; вновь и вновь у каперов, владельцев кораблей и владельцев верфей возникали трения с гданьским сенатом. И корыстолюбивый Гданьск, желая в своих торговых интересах примирения с оказавшимся столь кусачим противником, всё чаще стал недобро посматривать в сторону королевских жолнеров. Этому же способствовали и внутренние конфликты, раздиравшие патрициат и горожан. В общем, сработало старое правило – разделяй и властвуй. Ведь любая толпа всегда бездумна, и если её гнев умело направить, то всегда можно выиграть время и преференции для себя любимого. И патрициат Гданьска решил, что королевские каперы могут стать весьма достойным козлом отпущения за все их грехи. Ну, а напоследок шкипер поведал, что, вроде как, патриции собирались отправить кого-то в Ивангород, но тут он мог довольствоваться лишь неясными слухами, хотя интерес в Андрее разжёг нешуточный.

Как ни был мал груз, но перегрузка его всё же заняла несколько часов, после чего, подняв все паруса, шхуна стремительно рванула в сторону Норовского. Однако под вечер ветер сначала посвежел, а потом и вовсе превратился в шторм. Под потоками дождя, раскатами грома и захлёстывающими палубу волнами "Аскольд" всю ночь боролся с бурей, отбросившей его практически назад. И лишь после восхода солнца море относительно успокоилось, и шхуна получила возможность начать потихоньку зализывать полученные от стихии раны.

При этом погода оставалась неустойчивой. Корабль теперь еле-еле полз по волнам; паруса его то надувались, то повисали. Андрей, закатав рукава своей батистовой рубашки, поднялся на ют, где и застыл возле фальшборта, оперевшись локтями о планширь.

От созерцания моря его отвлёк слуга – высокий, горбоносый, парень лет тридцати – притащившийся на ют с кружкой горячего кофе. Ну да, времена, когда князь фрондировал, отправляясь куда-либо сам-один, давно уже прошли и теперь он всегда передвигался в сопровождении небольшой свиты, состоящей обычно из одного – двух слуг, а на земле ещё и вооружённого отряда послужильцев. Статус, как говорится, обязывал.

Попивая горячий напиток, Андрей вдруг подумал, что неплохо бы было натянуть над кормой навес из парусины, под тенью которого можно было бы отдохнуть от жгучих лучей дневного светила, да и команде предоставить отдых, устроив купание. Это в европейских флотах считанное количество моряков умели плавать (чему Андрей всегда удивлялся), а у него наоборот, неумех было считанные единицы. Обдумав пришедшую мысль так и эдак, он уже хотел отдать команду, как сверху раздался крик:

– Парус на горизонте!

Отхлебнув очередной глоток, князь усмехнулся: похоже, купание команды окончилось, так и не начавшись. Теперь предстояло сбегать уточниться, а кто это там плывёт? Уж такова специфика капера.

Между тем слуга успел сходить в каюту за личной подзорной трубой князя, и Андрей, оперевшись локтем о планширь, привычно вскинул инструмент и его взгляд устремился в указанном направлении. Действительно, там, на расстоянии нескольких миль белели паруса одиночного судна. Оторвавшись от наблюдения, он оценил положение собственных парусов и ход шхуны, и мысленно прикинул время. Мда, уж. Получалось, что при таком ветре более-менее разглядеть его можно будет через пару часов в лучшем случае, а потому, велев вахтенному держать курс на сближение, он вернулся к прерванному кофепитию.

Всё же в расчётах Андрей ошибся. Только спустя три часа через оптические стекла подзорной трубы он смог отчётливо рассмотреть большой и медлительный хольк. А главное – на его грот-мачте, над белоснежными парусами развевался красный флаг с белыми крестами. Хольк принадлежал Гданьску.

И потому "Аскольд", идя в крутой бейдевинд, пошёл на сближение, но из-за слабости ветра, манёвр занял изрядное количество времени, за которое на хольке прекрасно разобрались, что к чему и приготовились к бою, чем весьма удивили русичей, привыкших в последнее время не встречать от купцов сопротивления. А хольк, продолжая двигаться правым галсом, тем временем перешёл из галфинда в фордевинд, вот только этот маневр хоть и дал ему дополнительную скорость, но и облегчил жизнь преследователю, ведь поворачивая, хольк пересекал его курс. Но только так у гданьчан ещё оставался призрачный шанс достичь берега.

В оптику было хорошо видно, как на носовом замке ганзейца выстраиваются лучники, а солнце играет бликами на стволах небольших пушек. Андрей хищно улыбнулся: хорошая охрана – признак знатной добычи! Главное выкосить защитников не подставляясь под ответную стрельбу. И потому, пользуясь лучшей маневренностью, шхуна закрутилась возле холька, осыпая его палубу дальней картечью. Ответная стрельба, как и предполагалось, практически не вредила "Аскольду": калибр пушек был маловат, а попасть с качающейся палубы на приличном для лука расстоянии можно было только случайно. Да и не целились лучники, а били навесной стрельбой по площади. Однако абордажные команды шхуны были надёжно укрыты под палубой, а вот число защитников холька зримо уменьшалось. И такая игра продолжалась довольно долго, пока Андрей не решил, что пришла, наконец, пора решительных действий.

И вот, после очередного залпа, пока густой пороховой дым ещё не успел развеяться, бледный от волнения рулевой, повинуясь команде, навалился на колдершток, и шхуна принялась быстро пожирать то расстояние, которое отделяло её от холька. Андрей понадеялся, что поляки уже привыкли к тому, что после каждого залпа русские отворачивают в сторону и этот манёвр станет для них неожиданным. И, возможно, так бы и произошло, вот только скорость сближения из-за слабого ветра, оказалась всё же недостаточна. А потому, когда в рассеивающейся дымке показались неясные очертания ганзейского корабля, на нём успели разглядеть что собирается делать капер. И не только разглядеть, но и среагировать, сделав в самый последний момент залп в упор. И как бы ни был мал калибр чужих пушек, как бы не застилал глаза лучникам дым, но и расстояние было плёвое, а абордажники уже сбивались в отряды, не защищённые ничем, кроме собственной брони. А потому этот последний залп оказался самым удачным. Среди треска ломающихся снастей раздались пронзительные крики и стоны раненных, а десятникам пришлось приложить немало усилий, вновь собирая людей в отряды. Но пока творилась эта вакханалия, шхуна и хольк, наконец, столкнулись и на высокий борт купца полетели абордажные крючья, а обиженные за столь неласковый приём парни, с угрожающими криками и свистом, бросились на штурм, и сдержать их натиск было уже невозможно. Когда в ход пошли абордажные сабли и кинжалы, люди на борту холька дрогнули и, теряя остатки хладнокровия, начали в спешном порядке отступать на корму и на нос в корабельные замки. А с марсовой площадки "Аскольда" по ним продолжали палить картечью, сея среди защитников панику и смерть.