Тина и Тереза - Лора Бекитт

— Боже…— пробормотал он, не зная, что делать, боясь взять ее за руку и не смея утешать словами.

И вдруг увидел, какие холодные у нее глаза и серые, плотно сжатые губы.

Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.

— Разве ты настолько изменилась? (Тина вскинула голову, словно спрашивая: «А ты сам?») Я думаю, твоя душа — неувядающий цветок, она не умерла. И это главное.

— Нет! — надорванно проговорила она. — Мы живем в мире, где все связано, все едино. Разве тебя манит, пусть даже вечная, жизнь души без тела? Как ты это себе представляешь? Внешние страдания неизбежно ведут к внутренним переживаниям человека, меняются его чувства, его суть. Эти раны не заживают дольше… Не утешай меня тем, во что сам не веришь!

Конрад молчал. Он хотел сказать, что все дело в том, что наше восприятие идет через органы чувств и никак иначе, поэтому многое, вообще любое, что находится за этой гранью, недоступно пониманию, человек не может даже мысленно отделить жизнь души от жизни тела, но потом передумал. К чему эти слова? Люди и в рамках обыденного существования могут представить далеко не все! Разве Тина думала, что с ней случится такое! Она словно попала в искривленное пространство, познала то, чему в жизни не должно быть места, ни за что, никогда!

А Тина медленно стянула с головы круглый чепец — золотисто-русые волосы под ним были коротко острижены. Конрад вздрогнул от неожиданности: он никогда не видел женщин с такой прической. Шея казалась длинной и беспомощно тонкой, точно ствол юного деревца, а глаза огромными…

— Смотри! Даже они умерли, даже их больше нет!

Она говорила печально, но Конраду почудился вызов. Он сделал движение рукой, словно хотел погладить ее по голове, но Тина отстранилась.

— Но они отрастут! Все обновляется с течением времени, нужно только верить!

Тина ничего не сказала.

— Тина, — начал Конрад, — я понимаю, сейчас рано принимать решения, и ты, и я еще не готовы к этому. Но я знаю точно — мне не хотелось бы тебя терять. — Он перевел дыхание и продолжил:

— Не все, что я говорил тебе в Кленси, было ложью. И поверь, у меня есть доказательство того, что я не забывал о тебе все эти годы.

Он вспомнил о мелодии, посвященной Тине. Эта музыка, родившаяся в часы одиночества и тоски, была тем не менее полна жизни, и Конрад хотел, чтобы Тина когда-нибудь услышала ее.

Тина… Единственная, говорившая, что его музыка чего-то стоит, даже больше — считавшая его талантливым, и уже за это Конрад готов был ее боготворить. Она одна сказала то важное, что ему хотелось услышать хотя бы раз в жизни!

— Знаю, — сказал он, — мои слова кажутся тебе фальшивыми, но, видишь ли, бывает, жизнь поворачивает в другую сторону независимо от нашей воли, хотя, признаться, раньше я думал иначе.

— Нет, — задумчиво промолвила Тина, — я тебе верю. Но я сама уже не та, и то, что когда-то было мне дорого, теперь не имеет значения. Я научилась смотреть на вещи реально, Конрад. Тогда, в Кленси, я была нужна тебе для того, чтобы отомстить отцу, а сейчас ты хочешь с моей помощью заглушить свою совесть и избавиться от чувства вины, но я не желаю, чтобы меня использовали (когда она это произнесла, Конраду показалось, что в его сердце вонзили иглу), не желаю чувствовать себя жертвой! Ни теперь, никогда! Скажи, я имею на это право?

— Да, — сказал он, — конечно, Тина. Но неужели ты правда хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни, оставил тебя?

Она опустила глаза, но голос ее обрел неожиданную бесстрастную твердость.

— Да, Конрад. Прости, если тебе больно это слышать, но мне не нужны ни твое сочувствие, ни твоя жалость. Я… я не могу больше видеться с тобой и не стану объяснять всех причин, но ты должен понять!

Он покачал головой и произнес как можно мягче:

— Не думаю, что это твой окончательный ответ.

Она вздохнула и впервые улыбнулась слабой, болезненной улыбкой; Конраду показалось — на пласт вечных льдов упал бледный луч солнца.

— Не знаю, как тебя убедить. Ты сейчас полон сострадания, потому что сам пережил горе, но пройдет немного времени, и ты поймешь, что настоящих, вечных, истинных чувств нет.

Конрад отвел глаза. Да, верно, теперь он находился на пике своей способности сопереживать. Так бывает: под давлением трагических обстоятельств душа человека обнажается, раскрывает перед миром уголки, полные лучших чувств, но постепенно все это уходит, тает, зарастает сорной травой… Ему очень хотелось прямо спросить Тину: «Ты меня любишь?» Но он боялся и не мог решиться, не мог, потому что сам не сумел бы сказать в ответ просто и откровенно: «Я тебя люблю!» Мешали неуверенность в себе и в Тине, воспоминания о горящей «Миранде», Джоан и Мелиссе… Нет, не сейчас! Не сейчас…

Если б он мог угадать, ждет ли она этих слов! Судя по всему, нет — ведь она никогда не умела лгать и притворяться.

— Скажи, Тина, что я могу сделать для тебя?

Она пожала плечами.

— Ты уже сделал все, что мог. Спасибо. Больше ничего не нужно.

— Может быть, отвезти тебя к матери, в Кленси? Она зябко поежилась, хотя в комнате было тепло.

— Нет. Маме ничего не надо знать, она и так настрадалась. Я напишу ей, что все в порядке.

— А твоя сестра? Помнится, ты говорила о ней. Она здесь, в Сиднее?

— Не знаю. Мне бы очень хотелось видеть Терезу. Я попытаюсь ее отыскать.

— Могу помочь тебе.

— Не надо.

— Тина! У меня сейчас немного денег, но, думаю, скоро они появятся. Я подал в суд на компанию, которой принадлежало сгоревшее судно, и потом я собираюсь устроиться на работу. Не хочу, чтобы ты была стеснена в средствах, и прошу принять от меня деньги просто как дружескую помощь.

Она посмотрела на него, и Конраду вдруг невыносимо захотелось обнять ее, прижать к себе эту стриженую головку, долго гладить густые короткие волосы и целовать бледное лицо.

— Я сама в состоянии заработать на жизнь.

Он покачал головой.

— В этом нет необходимости.

Потом спросил с искренней нежностью и заботой:

— Куда же ты пойдешь, Тина? У тебя в Сиднее ни родных, ни знакомых, кроме… меня.

— Не хочу, чтобы это тебя волновало, Конрад. Уверяю, я смогу позаботиться о себе!

Опять наступило молчание, а потом Тина сказала:

— Тебе, должно быть, пора? Я сожалею, Конрад, особенно о Мелиссе! Это ужасно, мне не верится, что их с Джоан больше нет. Джоан стала мне почти что подругой, а личико твоей дочери так и стоит перед моими глазами…— И, не выдержав, со слезами в голосе, с невыразимым отчаянием произнесла:— Почему это случилось с нами, Конрад, почему?!

— Не знаю, — тихо ответил он.

Он думал сейчас не о Джоан и Мелиссе, а о той, что сидела перед ним. Тогда, четыре года назад, эта девушка казалась мягче воска, нежнее розовых лепестков, а теперь он чувствовал, что не в силах пробить стену, которую она воздвигла между ними. Конрад представил, чего ей стоит говорить с ним, мужчиной, понимая, что он все знает! Но она пошла на это, почему? Потому что он был совсем безразличен ей или, напротив, оттого, что только его она и любила?! Как бы то ни было, он не терял надежды.