БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

— Почему тебя потянуло в режиссуру? — спросил тогда Виктора Гуревич, смотревший в видеозаписи его первую режиссерскую работу — «Белое золото». — Очень профессионально сделанный фильм, — заметил Гуревич, — Action, всё по законам жанра. Тут, среди лос-анджелесских русских, десятки носятся с подобными идеями, а американцев — не счесть. А ты не просто загорелся идеей, а сел — и написал сценарий. По-английски!.. А потом — нашел деньги и снял картину.

— К режиссуре я шел очень постепенно, — продолжил Виктор. — На съемочной площадке для меня не много секретов — что в Голливуде, что в России. Всё же, теперь уже почти две сотни фильмов — это не шутка. В Голливуде, помимо постановщика трюков, есть еще и режиссер трюковых сцен (так называемый 2nd Unit Director). В России такой должности не было и нет, но во многих фильмах я действовал именно как «режиссер второй группы». Это уже и работа с камерами, и с монтажом — отличная режиссерская школа. Так что переход в режиссуру для меня был достаточно закономерным. Я давно хотел снять не action а обычное нормальное кино. Без стрельбы, взрывов и драк… — заключил Иванов.

Остается заметить, что за все годы знакомства с нами он ни разу не упомянул, что побеждал на чемпионатах мира каскадеров в Москве и Тулузе, что выполнял на них трюки, о которых до сих пор рассказывают легенды.

И под конец, одна забавная история из богатой ими жизни Виктора Иванова. Сценарист Эдуард Акопов рассказывал как-то: Виктор в Москве зимой остановил машину, чтобы подвезти незнакомого человека. Денег брать не собирался, просто хотел помочь. Тот был под хмельком и высказал желание «добавить». Другой бы его «послал», а Витя заехал домой, вынес бутылку и рюмки. Выпили. И тут совершенно потерявший чувство реальности пассажир потребовал, чтобы Иванов… снял куртку и отдал ему. Не трудно представить себе выражение лица Виктора, когда он задушевно поинтересовался:

— Ты как себе это технически представляешь?..

Не позавидуем тому пассажиру. А вспомнили мы этот эпизод потому, что скромность и готовность Иванова помочь могут порой ввести недалеких людей в заблуждение.

В конце впечатляющего списка заслуг и профессиональных достижений голливудского «резюме» Виктора Иванова (в кратком перечислении его биографических и профессиональных данных) стоит неожиданная глава: «О печальном». «Был рожден и работал не в той стране. Жертва проклятых коммуняк». Так грустно заканчивался этот документ.

«К счастью, жизнь на этом не заканчивается…» — завершал тогда Саша Гуревич запись своей беседы с замечательным каскадером Виктором Ивановым. И ведь верно — в нечастые свои приезды в Москву, заходя на Васильевскую — в Дом кино, я, бывает, встречаю там Виктора, успеваем обменяться с ним новостями: работает Виктор почти без перерывов. И там, и здесь. В час ему добрый!

2001 г.

Глава 3

Глазами художника…

Работа продолжается…

Михаил Шемякин

Художник продолжает поиски. Иногда его работы находят близкими по стилю Шагалу, Кандинскому. Временами — Миро или Кли. Но всегда в них присутствуют смелые цвета, насыщенная фактура, двухмерные формы, неожиданное, и даже вызывающее, искривление линий, гротеск. И во всех — тесно переплетаются фантазии и реальность — то, что сам Шемякин называет «метафизическим синтезом». Возникающий на его полотнах мир противостоит реальности.

Необычайно широкая гамма цветов и оттенков на плоскостном фоне, неисчерпаемая техническая виртуозность — такими предстали картины Михаила Шемякина, оставившего Россию 14 лет назад, на его новой выставке в галерее Мартина Лоуренса в Лос-Анджелесе в феврале 1985 года.

Именно тот его приезд сблизил нас, — в той степени, в какой это можно было отнести к ужинающим вместе раз-другой в разных местах и по разным случаям… Потом мы виделись неоднократно: и в Сан-Франциско — на открытии памятника Крамарову; и в Клавераке у него в поместье — там и мастерские, и жилые строения…

А тогда, помню, после официального открытия выставки мы оказались в отеле в Беверли-Хиллз, где он остановился. Кажется, это был «Эрмитаж», с хозяином которого, венгерским евреем Ашкенази, владельцем теперь уже трех роскошных отелей, он поддерживал дружеские отношения. Потом к нам присоединились Сережа Сорокко, совладелец галереи Боуэл-Хопкинск в Сан-Франциско, Нахамкин Эдуард, приехавший из Нью-Йорка на открытие этой выставки, и чуть позже — Владимир Буковский, которого с Шемякиным связывают многие годы дружбы. Но до их прихода я успел основательно расспросить Шемякина, и ответы его легли в основу приводимого ниже текста.

— Прежде всего: 14 лет назад, когда я оставил Россию и приехал во Францию — это была, я бы сказал, другая страна, — рассказывал Шемякин. Хотя и тогда многие французы мне говорили, что я уже опоздал, что это не та Франция, которой мы привыкли любоваться в своем воображении, которая оказывала на нас огромное духовное влияние — Франция Эдит Пиаф, молодого Ива Монтана, Шарля Азнавура, Шарля Трене. И это, действительно, было так: в стране начался спад духовного уровня культурной жизни, оставалось мало художников, чьи работы казались бы интересны и сегодня.

Самое же главное, — с каждым годом моей жизни там я чувствовал, как мне становится тоскливее. Приближался какой-то творческий тупик. И я понял — для того, чтобы мне и дальше развиваться как художнику, я должен покинуть эту страну. Почему в Америку? Здесь я впервые начал работать с галереей Нахамкина, здесь проходили мои первые вернисажи, здесь я ходил по галереям в Сохо, который тогда выглядел довольно мрачным и не таким снобистским, каким он мне представляется сегодня, когда я живу здесь.

Словом, Америку я знаю давно. И я вижу, как здесь, наряду с чисто американскими нелепостями и с чисто американским размахом, постоянно идет какой-то эксперимент, и как, наряду с искусством, которое может показаться диким и чудовищным для европейского, для русского глаза, время от времени как бы вспыхивают новые и чрезвычайно интересные течения. Главное же: Америка — молодая страна, страна эксперимента.

Американцы всегда любят что-то новое. И хотя под этой маркой проходит множество спекуляций в изобразительном искусстве, много трюкачества, тем не менее именно американское искусство для меня сегодня представляется наиболее сильным и по-настоящему авангардным. Хотя для меня, честно говоря, слово «авангард» давно уже утратило свое начальное значение.

И хотя, вскоре после моего приезда в Париж, местная критика меня называла «очень талантливым», я искренне считаю, что по-настоящему серьезно мыслить и серьезно относиться к искусству я стал только во Франции и в Америке. Что-то свое в западное искусство я вношу — как чисто русский характер, в котором сказывается мой русский опыт, и довольно немалый. Наверное, потому, что каждый из нас, художников-нонконформистов, нес на себе немалые нагрузки. И все же я думаю, что Западу я многим обязан в своем творчестве. Добавлю — со студенческих лет, когда я изучал западноевропейское искусство.