Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

– Да, кстати, мой ангел, – сказала Гледис, – совсем забыла. Дядя не разрешает курить.

– Вот как? – удивился жених, чувствуя, что каждое сведение умножает его неприязнь к загадочному субъекту.

– Та к что ты потерпи.

Ланселот задрожал. Курил он много, хотя целых две тетки непрестанно посылали ему брошюры о вреде табака. Челюсть у него отвисла.

– То есть не курить? – проверил он.

– Вот именно.

– Месяц с лишним? Не могу.

– Не можешь?

– Нет.

– Лучше бы смог, а то…

– Что?

– Сам знаешь.

Поезд не приспособился к нынешнему духу спешки и суеты, так что у Ланселота было время подумать о последних словах невесты. Чем больше он думал, тем меньше их одобрял, и неудивительно. Кого обрадуют такие намеки? В них есть что-то зловещее. Самый крепкий, и то дрогнет.

Мы не скажем, что Ланселот дошел до распутья, поскольку он не шел, а сидел, но сидел он перед трудной дилеммой. Если, смирившись, он бросит курить, все его нервы вскоре вылезут наружу и завьются колечками. Нежнейшее чириканье за окном подбросит его к потолку, словно какой-то шутник взорвал над ним бомбу. Он уже бросал курить, выдержал дня два и знал, что это такое.

Если он бестрепетно и сурово выкурит пятьдесят отборных сигар, которые взял с собой, будет еще хуже. О свадебных колоколах и даже регистратурах придется забыть. Гледис – истинный ангел, но, как многие девицы, не терпит всякой чепухи. В том, что она сочтет чепухой его вполне понятную слабость, Ланселот не сомневался. Узнав о непослушании, она вернет письмо, кольцо и остаток подаренных духов.

Тут ему припомнились строки из стихов Редьярда Киплинга: «Впрочем, баба – это баба, а сигара – это вещь». Несколько страшных мгновений он думал, что поэт не ошибся. Потом он вспомнил ее глаза, похожие на звезды, стройный стан, веснушку на кончике носа и обрел силу. К станции он подъехал в твердой решимости и вскоре увидел того, чьи черты собрался перенести на полотно.

Черты эти впечатляли, особенно – третий подбородок. Полковник был солиден, так солиден, что у Ланселота мелькнула мысль: для портрета во весь рост надо было взять холст побольше. Из книги он узнал, что автор нередко прятался за деревом, и прикинул, что теперь сгодился бы только баобаб. Позже, за столом, он понял, как добился хозяин таких размеров.

Обед был долгим и невыразимо прекрасным. С первой же ложки супа Ланселот убедился в том, что Гледис не преувеличивала достоинств кухарки. Рыба укрепила его в этом мнении, о чем он и сказал полковнику, а тот, в священном экстазе, заверил его, что миссис Поттер – мастерица высшей пробы. После этого он не говорил, занятый едою.

Кофе подали в библиотеку, увешанную головами несчастных, которым довелось повстречать полковника с ружьем. Когда хозяин и гость усаживались, хозяин несколько замялся.

– Простите, – сказал он, – сигару я вам предложить не могу.

Ланселот поднял руку, как бы предостерегая.

– И очень хорошо, – ответил он, – иначе мне пришлось бы отказаться. Я не курю. Табак, – тут Ланселот вспомнил брошюры о вреде, – вызывает диспепсию, бессонницу, мигрень, близорукость, дальнозоркость, астму, бронхит, неврастению, ревматизм, люмбаго, ишиас, амнезию, облысение и прыщи. Я бы не взял сигары ради умирающей бабушки. Друзья подшучивают над моей причудой – так они это именуют, – но я не сдаюсь.

– Похвально, – сказал полковник, явно одобряя гостя, и тот подумал, что очаровать его не так уж трудно. Потерпим немного, и старый хрыч будет лежать кверху лапами, как такса, которой чешут живот.

Т о был истинный пир любви. Полковник умилился, узнав, что Ланселоту нравится его книжка, и благодарно поведал о встречах с тиграми, а также посоветовал, что делать, если завидишь носорога, сдабривая рассказ интересными случаями из жизни гну, жирафов и всех тех, чьи головы украшали комнату. Наговорившись вдоволь, он зевнул, по прощался и расстался с гостем в обстановке чрезвычайной сердечности.

Как мы уже говорили, обед был долгим, сытным, и, чтобы его утрясти, Ланселот решил прогуляться. Красота вечера и мысли о Гледис способствовали длине прогулки. Он провел на воздухе два часа, а вернувшись, обнаружил, что кто-то запер входную дверь.

Такой удар сломил бы слабого, но Ланселот был не так-то прост. Обнаружив, что взломать дверь невозможно, он решил разбить окно, что и сделал без особого шума, а потом, судя по запаху, оказался в кухне. Пытаясь найти в темноте выход в коридор, он услышал резкий, хрипловатый голос, ранивший чувствительный слух, хотя его неприятно поразил бы и самый нежный щебет.

– Кто там? – спросил голос.

Ланселот понял, что нужна мягкость.

– Простите, – сказал он – Входная дверь…

– Кто там? – не унялся голос.

– Я здесь гощу, – продолжал Ланселот – Моя фамилия Бингли. Полковник Пэшли-Дрейк заказал мне свой портрет. Сейчас его не надо будить, но утром спросите, он подтвердит мои слова.

– Кто там?

Ланселот перешел от растерянности к раздражению. Если голоса тебя о чем-то спрашивают, они могли бы выслушать ответы.

– Мне кажется, – сухо заметил он, – что я только что представился, и…

– Ор-решек? – осведомился голос.

Ланселот лязгнул зубами. Гордому человеку нелегко признать, что он тратил время на задабривание какой-то птицы. Презрев бестактное и неуместное замечание: «Поскрребу головку», он ощупью нашел дверь и вышел.

Потом все было просто. Взбежав по ступенькам, он ворвался к себе и, не зажигая света, рухнул на постель, точнее, на что-то мягкое, что, по исследовании, оказалось полковником. Несколько ошеломленный беседой с попугаем, несчастный гость перепутал комнаты.

Он побыстрее слез с хозяйского брюха, но было поздно. Полковник проснулся и какое-то время пылко говорил на незнакомом языке.

– Какого черта? – перешел он на родную речь.

На Ланселота снизошло вдохновение.

– Я все думал, – сказал он, – не написать ли вас во весь рост.

Полковник задрожал, словно собирался танцевать современный танец.

– И вы меня будите ради этого?!

– Я-а-а…

– Нет, ради этого? Я уже решил, что на меня свалился слон. Знаете, что бы я с вами сделал в Западной Африке? Застрелил как собаку.

– Д-да?

– Можете не сомневаться. Там это просто.

– Расскажите мне про Западную Африку, – попытался умаслить его гость.

– К ч-черту! – отвечал хозяин. – Вон отсюда! Скажите спасибо, что вы не в дырках, как дуршлаг.

Что делала в это время Гледис? Трудясь над сонетом, она ощутила неясную тревогу, мешавшую добиться того, чтобы строчки были равной длины. С тех пор как она проводила Ланселота, ее томили опасения. Любовь к нему уже породила шесть сонетов, балладу и полдюжины vers libre [27] , но все девушки считают возлюбленных слабоумными. Своему жениху она отпускала интеллект семилетнего ребенка. Если можно что-то напортить, он напортит. Только мысль о том, что портить у дяди нечего, разрешила его отпустить. Что нужно, в конце концов? Писать портрет, очаровывать дядю. Даже он на это способен.

Однако ей было не по себе, и она не очень удивилась, получив телеграмму, гласящую: «Приезжай можно скорей тчк нуждаюсь моральной поддержке тчк люблю зпт целую».

Она постояла, думая о том, что худшие страхи подтвердились. Потом пошла в спальню, сложила вещи и вызвала такси. Через двадцать минут она сидела в вагоне, а билет в Биттлтон лежал в ее сумочке. Еще через час и сорок пять минут она входила в сад при дядином доме. Там она сразу увидела жениха, шагавшего взад-вперед и чрезвычайно напоминавшего кошку на раскаленной крыше.

– Слава Богу! – вскричал он, кидаясь к ней. – Мне нужен твой женский ум. Я совсем запутался.

Гледис молча глядела на него.

– Вот факты, – продолжал Ланселот. – Ночью я прыгнул дяде на брюхо.

– Прыгнул на брюхо? – переспросила Гледис.

– Нечаянно, нечаянно! Но он обиделся. Понимаешь… – Он быстро изложил события. – Но это бы ничего, если бы не сегодняшнее утро. Я вышел в сад покурить…

Он замолчал, услышав тот пронзительный звук, который издает кошка, если на нее наступить. Глаза невесты, обычно нежные, буквально метали пламя.

– Я же тебе сказала, не кури!

– Знаю-знаю, но я думал, он не заметит. Надо же покурить после завтрака! Зачем тогда завтракать? В общем, я закурил и не успел выпустить дым, как услышал голоса.

– Господи!

– Вот и я так сказал, прячась в кусты. К ним приближались двое, не станет же человек беседовать с самим собой. Хотя у Шекспира бывает. Гамлет, к примеру…

– Ланселот!

– Нет, Гамлет. Что, душенька?

– Не отвлекайся.

– Что ты, что ты! На чем я остановился?

– На том, что ты нырнул в кусты с сигарой.

Он помолчал. Гледис снова издала тот визг, какой издает домашняя кошка, если наступить ей на хвост тяжелым ботинком.

– Ты с ума сошел!

– Да-да, только ты помолчи, а то я собьюсь. Итак, эти двое подошли к лавровому кусту, за которым я сидел, и я невольно подслушал их беседу. Один из них был твой дядя, другой, вернее – другая, в виде шара, явно была кухаркой, так как они обсуждали меню обеда. Красота, а не меню! Дядя тоже так думал, он поддакивал, у меня текли слюнки, как вдруг кухарка заорала. Выглянув из-за куста, я увидел, что она указывает на газон. То есть на мою сигару.