Приключения Родрика Рэндома - Тобайас Смоллет

Когда я дал список лекарств, выбрал двух своих соотечественников помощниками и заказал набор хирургических инструментов, дядя сказал мне, что из последнего плаванья он привез почти три тысячи фунтов, третью часть коих незамедлительно дает мне и открывает мне кредит на такую же сумму, чтобы вложить их в товары, которые можно с наибольшей выгодой продать там, куда мы отправляемся; сказал он мне также, что хотя не делает различия между своей выгодой и моей, но сохранит остальные свои деньги, чтобы обеспечить себе независимость и возможность наказать меня в случае, если мне не пойдет на пользу его подарок.

Не стану докучать читателю отчетом о чувствах, которые пробудило во мне такое необычное великодушие, скажу только, что его обещания тотчас же были выполнены и накладные вручены мне, чтобы я мог купить товары и немедленно их погрузить. В этой спешке я часто вспоминал о моей очаровательной Нарциссе и становился самым несчастным из смертных. Я сходил с ума при мысли о том, что меня отрывают от нее, быть может навсегда, и, хотя надежда видеть ее снова могла, поддержать меня в мучительной разлуке, я без глубокого огорчения не мог размышлять о том горе, какое она должна испытать, расставаясь со мной, и непрерывной скорби, которой должно предаваться ее нежное сердце во время моего отсутствия.

Мое воображение денно и нощно терзалось в попытках найти какие-нибудь средства для смягчения сего жестокого удара или хотя бы снова заверить это нежное создание в своей любви, и, наконец, мой выбор пал на способ, о котором читатель скоро узнает; приняв решение, я стал меньше мучиться и немного успокоился.

Когда деловые хлопоты окончились и корабль был готов к отплытию, я решил в последний раз появиться среди моих знакомых в другом конце города, где я не бывал со дня моего заключения в тюрьму. По совету дяди, я приобрел для продажи несколько дорогих костюмов; в самый нарядный из них я облачился и отправился в портшезе в хорошо знакомую кофейню, где мой приятель Бентер, завидев меня, был столь изумлен роскошью моего наряда, что несколько минут взирал на меня, не открывая рта от потрясения; затем, потянув меня за рукав и пристально глядя на меня, обратился ко мне так:

— Рэндом, где вы, чорт возьми, были? Что значит эта роскошь? Ого! Понимаю. Только что приехали из провинции. Каковы там дороги? Ну, Рэндом, вы смелый парень, удачливый парень! Но будьте осторожны, часто ходит кувшин к колодцу, да вдруг — в черепки!

Тут он провел пальцем по своей шее, и по этому движению и отрывистым намекам я понял, что он подозревает меня в грабежах на большой дороге, и от всей души рассмеялся. Не объясняя более подробно, я сказал только, что он ошибается в своих догадках и что последнее время я провел с моим родственником, о котором он от меня часто слышал, а завтра отправляюсь в плаванье, заглянул сюда попрощаться с приятелями и получить с него данные ему взаймы деньги, которые мне теперь пригодятся перед отъездом за границу.

Он пришел в некоторое замешательство от этого напоминания, но тотчас же встрепенулся и с жаром поклялся, что я плохо с ним обошелся и он никогда мне не простит, что я не предупредил его заранее и тем лишил возможности расплатиться со мной. Я не мог удержаться от улыбки в ответ на такую деликатную уловку, о которой отозвался с похвалой, и сказал ему, что он может об этом не беспокоиться, ибо я сообщу ему местожительство столичного купца, которому оставлю расписку на эту сумму, и Бентер ее получит по уплате долга. Он выразил живейшую радость, с величайшей серьезностью спросил имя и местожительство купца, которые тут же занес в свою записную книжку, и заверил меня, что с уплатой своего долга не позволит себе никаких проволочек. Когда это дело, о котором Бентер, как я знал, конечно, никогда и не вспомнит, было улажено, я разослал приглашения всем моим приятелям явиться вечером в таверну, куда они и пришли, а я поставил им самые изысканные угощения, вызвавшие их полное одобрение. Мы провели так время до полуночи, я простился с ними, напутствуемый всяческими любезными пожеланиями; на следующий день я поехал вместе со Стрэпом в Гревсенд, где мы перешли на корабль и при попутном ветре, меньше чем через двенадцать часов, подняли якорь.

Без всяких происшествий мы достигли Даунса, где вынуждены были бросить якорь и ждать восточного ветра, который вывел бы нас из Пролива.

Глава LXV

Я отправляюсь в Сассекс. — Советуюсь с миссис Сэджли — Добиваюсь встречи с Нарциссой — Возвращаюсь на корабль — Мы покидаем Канал — Я узнаю о цели нашего плавания — Нас преследует крупный корабль — Команда трусит, но речь капитана приободряет ее — Наш преследователь оказывается английским военным судном — Мы достигаем берега Гвинеи, закупаем четыреста негров, идем к Парагваю, благополучно входим в устье реки Плата и продаем наш груз с большой выгодой

Вот теперь я решил привести в исполнение план, задуманный мной в Лондоне; я попросил капитана отпустить меня и Стрэпа на берег, покуда нет попутного ветра, и моя просьба была удовлетворена, так как у него был приказ оставаться в Даунсе, пока он не получит каких-то писем из Лондона, которых нельзя было ждать раньше, чем через неделю.

Сообщив о своем решении моему верному лакею, который (хотя и пытался отговорить меня от столь смелого замысла) не покинул бы меня в этом предприятии, я нанял лошадей и тотчас же отправился в ту часть Сассекса, где находилась в заточении моя властительница, милях в тридцати от Диля, откуда мы выехали верхом. Мне хорошо были известны влияние сквайра и размеры его поместья, и я остановился в пяти милях от его усадьбы, где мы и оставались до сумерек, а затем двинулись дальше и под покровом темноты достигли рощицы в полумиле от деревни, в которой проживала миссис Сэджли.

Здесь мы привязали к дереву лошадей и пошли напрямик к домику моей старой благодетельницы, причем Стрэп дрожал всю дорогу и воссылал усердные молитвы к небесам о нашем спасении. Домик миссис Сэджли стоял на отлете, мы подошли к нему незамеченные, и я приказал моему другу войти одному, в случае если кто-нибудь у нее будет, вручить письмо, написанное мною для этой цели, и сказать, что ее лондонский друг, узнав о его намерении ехать этой дорогой, поручил ему передать письмо.

Он постучал в дверь, добрая старая матрона подошла к ней и сказала, что она живет одна, почему он должен ее извинить, если она не откроет двери, пока он не объявит своего имени и по какому делу пришел. Он ответил, что его имя ей неизвестно и он должен только передать письмо, которое (чтобы она не боялась) можно просунуть в щель под дверью. Так он и поступил, а прочтя письмо, где я писал, что нахожусь здесь, она вскричала:

— Если тот, кто писал письмо, находится здесь, пусть он отзовется, чтобы по голосу я могла решить, впускать его или нет!

Я немедленно приник устами к замочной скважине и сказал:

— Не пугайтесь! Это я, который столь многим вам обязан… Я прошу впустить меня!

Она узнала мой голос, тотчас же открыла дверь и встретила меня с подлинной материнской любовью, а слезы, показавшиеся у нее на глазах, свидетельствовали о ее беспокойстве, как бы меня кто-нибудь не увидел, ибо из уст самой Нарциссы она знала обо всем, что произошло между нею и мною.

Когда я объяснил цель моего приезда, а именно желание видеть предмет моей любви, прежде чем я покину родину, чтобы лично убедить Нарциссу в необходимости отъезда, примирить с этим обстоятельством, рассказав о пользе, какую должно принести путешествие, повторить клятвы в вечной верности и насладиться печальной радостью, обнимая ее на прощание, — когда, говорю я, я объяснил свое намерение, миссис Сэджли сказала мне, что Нарцисса, по возвращении из Бата, находилась в строжайшем заключении и поначалу к ней допускали только двух-трех слуг, преданных ее брату. Затем ей дана была поблажка и разрешено видеть людей, вследствие чего она была несколько раз в домике миссис Сэджли, но недавно ее предал слуга, донесший сквайру, что однажды отнес в почтовую контору письмо на мое имя. И теперь она подвергается еще более строгому заключению, чем вначале, а потому у меня нет никакой надежды ее увидеть, разве что я рискну пробраться в сад, где она ежедневно прогуливается с горничной, чтобы дышать свежим воздухом, а там, в саду, где-нибудь притаюсь, пока не получу возможность с ней заговорить — приключение, столь чреватое опасностью, что ни один человек в здравом рассудке не отважится на него.

Я решил предпринять эту попытку, как бы она ни была рискованна, невзирая на все доводы миссис Сэджли, которая урезонивала, журила и, наконец, умоляла, несмотря на слезы и мольбы Стрэпа, на коленях заклинавшего меня подумать о себе и о нем и не обрекать себя на гибель столь опрометчиво. Я был глух ко всему кроме велений любви и приказал ему немедленно вернуться с лошадьми в гостиницу, откуда мы пустились в путь, и ждать там моего возвращения; сначала он решительно отказался покинуть меня, пока я не напомнил, что, если наши лошади останутся до наступления дня там, где мы привязали их, они будут непременно обнаружены и вся округа придет в волнение. Подумав, он стал горестно прощаться со мной, поцеловал мне руку и, плача, вскричал: