Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 - Гэв Торп

— О, да, — сказал Кимейез. — Вряд ли найдётся ещё один повелитель смерти, который мог бы этим похвастать, но у меня такой имеется.

— Но как мы будем оценивать результат? — задумчиво спросил визирь. — Ты сможешь предоставить беспристрастного судью?

— Это будет непросто, — согласился Кимейез. — Справедливо было бы взять по равному количеству живых из числа захваченных вместе с тобой пленников и мертвецов из моих солдат, но что, если потребуется решающий голос? Нам нужен хотя бы один судья, который был бы причастен к обеим сторонам, если можно так выразиться — впрочем, будь у нас такой, мы могли бы обойтись без остальных. Раз ты столь великодушно согласился даровать моей статуе час жизни при помощи своей магии, я должен ответить тебе тем же и тоже немного поколдовать. И вот что я предлагаю: согласишься ли ты, чтобы твой представитель стал также и судьей, если по истечении часа я дам ей возможность сделать выбор между жизнью и смертью? Согласишься ли ты, что её решение станет неоспоримым доказательством превосходства той или иной стороны, если я позволю ей выбрать между продолжением той жизни, что ты вдохнул в неё и возможностью стать таким же танцором, что будет выставлен против неё?

Амаймон призадумался на мгновение, ему показалось, что так преимущество будет на его стороне, и он согласился.

— Но что мне поставить, учитывая, что судьба моя уже в твоих руках? — спросил он.

— Это просто, — ответил Кимейез, — если ты выиграешь, я дам танцовщице уйти, чтобы её вновь обретённая жизнь прошла среди её братьев и сестёр. Если же проиграешь, то станешь моим визирем и будешь служить мне — как до, так и после смерти — с той же мудростью и верностью, с какой ты служил своим живым эмирам.

Вновь задумался Амаймон, и снова это показалось ему выгодной сделкой, учитывая, что он всё равно пропал. Он уже находился среди мёртвых, а вскоре умрёт и сам, чего ещё остаётся желать, как ни почётной и высокой должности в стране мертвецов?

— Твоё великодушие не знает границ, повелитель, — произнёс он, — я с радостью соглашаюсь.

— Мёртвые вкладывают в понятие великодушия несколько иной смысл, — сказал ему Кимейез, — но я рад, что ты доволен. Займись своей магией, а я созову придворных, и, как только ты закончишь, мы сможем начать состязание.

Танцовщицу звали Келомея. Когда при помощи метаморфической магии Амаймона она появилась на месте статуи, для которой послужила когда-то моделью, и когда её смятение улеглось, она поведала визирю, что выступала при дворе царя Лувы Хамосского в те давно ушедшие дни, когда неехарскую империю населяли живые люди, и задолго до того, как цветущие поля этой страны обратились безводной пустыней.

Девушку никто не учил танцевать, представления её были действом спонтанным, рождённым из вдохновения и вскормленным естественным процессом взросления. Она танцевала, потому что это было самым естественным проявлением её жизненной силы, и делала она это так прекрасно, что сумела завоевать расположение царя, который слыл во всей Неехаре первейшим ценителем искусств.

Амаймону всё это пришлось по нраву. Он объяснил Келомее, что ей предстоит принять участие в состязании против танцора, представляющего мир мёртвых, или, по мнению некоторых, «мир живых мертвецов», и честь выбрать победителя будет оказана ей самой.

— Я слышала, что ламии, напоминающие своим видом змей, прекрасно танцуют, — неуверенно произнесла она. — Ещё я слышала, что одного из придворных царя Лувы посетила во сне пляшущая суккубица, и при помощи колдовства высосала жизненные флюиды из его тела. Но самая главная опасность может заключаться в том, что против меня может выйти дух какой-нибудь прославленной танцовщицы, которая стала только грациознее из-за своего теперешнего состояния.

— Есть и такая вероятность, — согласился Амаймон. — Однако вся суть спора в том, чтобы сравнить танец живого и танец мёртвого. Не думаю, что Кимейез выберет танцора на том лишь основании, что он при жизни услаждал своим искусством взор живых людей. Может статься, что вид твоего соперника немало тебя удивит, но судьёй будешь ты, и тебе всего лишь останется пожелать остаться собой и продолжить жить в Аравии, так же как до этого ты жила в Хамосе.

— Не могу даже представить, что возжелаю чего-то иного, — ответила ему Келомея. — Я танцовщица до мозга костей, и нет во мне ничего больше.

— Прекрасно, — сказал Амаймон.

Пленённые музыканты визирю не понравились, навыки их были весьма заурядны и от того незавидного положения, в котором они оказались, стали только хуже, но Келомея была уверена, что их будет вполне достаточно. Она выбрала цитриста, тарелочника и барабанщика, а Амаймон попытался объяснить им всю важность возложенной на них задачи.

— Покажите этим воскрешённым трупам, что значит быть живыми, — сказал он всем четверым, пока они готовились выйти на сцену. — Продемонстрируйте им нашу любовь к жизни. Если ты сможешь станцевать так, как я рассчитываю, Келомея, быть может, ты напомнишь им о том, чего они лишились, и возродишь в этих невероятных созданиях сладостную горечь искреннего чувства сожаления. На это я, по крайней мере, надеюсь.

— И я, — сказала танцовщица, — ведь на кону стоит жизнь.

В сундуках музея она разыскала себе подходящий костюм, а музыканты заверили её, что готовы сделать всё, чтобы помочь ей.

На состязание Кимейез собрал в своём дворце целую толпу зрителей и распределил её по огромной зале. Всех живых пленников, что были ранее захвачены его армией, выпустили из клеток, солдаты, принимавшие участие в походе против них, также находились здесь, были тут и министры повелителя смерти, и прислуга, и младшие колдуны.

— Ты зачинщик нашего спора, — сказал визирю Кимейез, — твой танцор должен выступить первым.

— Вперёд, Келомея. Да устыдятся мертвецы своего нынешнего состояния, а ты напомни им, что значит быть живым.

И девушка исполнила всё, как он сказал. Она вспорхнула на арену и исполнила легендарный Танец семи покрывал.

Среди простого народа, который знает о нём лишь понаслышке, ошибочно считается, что это не что иное, как танец обнажения, но на самом деле он представляет собой нечто гораздо большее, ибо каждое из семи покрывал несёт особый смысл, и их ритуальное снятие есть переход от несчастья к блаженству. Каждый предмет одежды олицетворяет проклятье, и когда все вуали сброшены, танцовщица испытывает совершенно неповторимое и радостное чувство свободы.

Музыкантам уже не раз приходилось играть для Танца семи покрывал, хотя и не в такой ужасной и торжественной обстановке. Им сразу удалось попасть в ноты, и с ходом представления, когда к ним перешла часть вдохновения Келомеи, они заиграли ещё краше.