«Качай маятник»! Особист из будущего (сборник) - Юрий Корчевский

Вообще-то она была права.

– Проголодался?

– Конечно – как медведь после спячки.

– Сейчас я что-нибудь приготовлю. Я купила мяса, придется подождать.

Собственно, я утром слегка позавтракал с Эльжбетой, потом – чашка эрзац-кофе. Что это для мужика? Слону дробина!

Когда с кухни стали доноситься непередаваемые мясные ароматы, я не выдержал.

– Эля, я исхожу слюной – так есть хочется!

– Как ты меня назвал?

– Эля – это я сокращенно.

Глаза ее на мгновение затуманились.

– Меня так мама в детстве называла.

– А сейчас как?

– Никак, ее немцы в 40-м в Освенцим забрали.

– Прости, я не знал.

Вот почему, наверное, она с нами сотрудничает и немцев ненавидит, а может – и другие причины есть. Плохо, что мне почти ничего не сообщили об агенте – легче было бы работать.

Наконец мясо в духовке дошло. Я наелся, уполовинив кусок, Эльжбета поклевала немного.

– Ты на меня не смотри, я в пивной перекусила, а мужчина должен кушать.

Уговаривать меня и так не надо было – проголодался за день.

Мы улеглись спать. То ли переспал я днем, то ли близость Эльжбеты – она спала в соседней комнате – беспокоила, но, в общем, уснуть я не мог, крутился на постели. А через час Эльжбета сама ко мне пришла, юркнула под одеяло.

– Что ты как неживой? Я ведь женщина, одиноко мне. А ты как чурбан, все о делах.

Не чурбан бесчувственный я, просто приставать счел неудобным: прежде всего – дело, а любовные интрижки ему всегда мешают. Но уж если сама пришла, то почему нет?

Женщины у меня давно не было, и я с удовольствием вдыхал аромат ее волос, запах тела. Женщины не так пахнут, и кожа у них нежная, гладкая. В общем – забылись мы лишь под утро. Я ведь во вражеском тылу, а расслабился.

Разбудила меня Эльжбета.

– Вставай, медведь, всю меня измял.

А сама улыбалась, довольная.

Только мы умылись, оделись и сели завтракать, как раздался стук в дверь. Эльжбета пошла открывать, а я метнулся в маленькую комнату, схватил автомат и замер за косяком двери.

Слышался тихий разговор, но слов разобрать было невозможно. Затем – шаги, легкие – Эльжбеты, и тяжелые, мужские.

– Федор, выходи.

Ой, я же по документам – Федор!

Вышел, держа в руке автомат. А это сам начальник штаба власовского полка пожаловал.

– Здравствуйте, Федор.

– И вам доброго дня, Василий Иванович.

– С плохими известиями я к тебе пришел.

– Не согласились офицеры?

– Не в этом дело. Приказ утром из штаба РОА пришел, от самого Власова. Только ведь он – передаточное звено и сам ничего не решает. Какой приказ из ставки фюрера придет, такой он и примет к исполнению. Проблема в том, что нас перебрасывают на Запад против американцев да англичан. Видно, в самом деле не доверяет Гитлер РОА. А впрочем, после покушения и неудач на Восточном фронте он сейчас и в армии своей разочарован, и в полководцах. Только ваффен-СС верит. Что делать будем?

– С офицерами разговаривал?

– С двумя только успел. Не могу же я собрать весь офицерский состав на совещание с повесткой дня «Переход линии фронта и сдача в плен войскам Красной Армии»?

– Разумно. Но ведь и приказ Гитлера или Власова я отменить не могу. Придется выполнять. За неисполнение приказа в условиях военного времени немцы могут покарать жестоко – вплоть до расстрела. А сдаться можно американцам или англичанам. Я свяжусь со своими, и позже мы вас найдем. Запомните пароль для связи с Москвой по рации: «В Варшаве дождь». Отзыв: «У нас есть зонтик». – Я назвал частоту передатчика. – Москва на связи постоянно. Что она решит, мне неизвестно. Человек на рации свой, надежный.

– Начальник радиостанции и радист – мои люди, сам подбирал.

– Отлично, хотя бы проблем со связью не будет. Тогда – удачи, и прощайте!

– И тебе счастливо до своих добраться. Мы завтра уходим, сегодня в эшелоны грузиться будем. Потому в форме этой послезавтра в городке появляться опасно, могут за дезертира принять.

– Спасибо за подсказку.

Указаний следовать за власовцами я не имел и потому должен возвращаться назад. Нехорошо получалось: до власовцев добрался, с начальником штаба переговорил, а результатов никаких – ни «да», ни «нет». Такой вариант майор Бодров со мной даже не обговаривал. Придется возвращаться несолоно хлебавши. Первое задание в новом отделе – и, счи-

тай, провал. Настроение упало. Я задумался. Как теперь выбираться? Я надеялся, что власовцев отправят на Восточный фронт, я пойду с ними, а там уж, после связи с Москвой, нам устроят «коридор». Получается, снова в одиночку назад.

– Чего задумался, Федор?

– Думаю, как назад выбираться.

– Может, у меня останешься? Ваши все время наступают, глядишь – через неделю-две никуда идти и не надо будет – рисковать. Здесь их встретишь.

– Невозможно. Спросят ведь – что две недели делал, почему бездействовал?

– Ты мужчина, раз так решил – действуй. Когда уходишь?

– Сегодня – сейчас.

Эльжбета пустила слезу.

– Ну почему так? Только познакомишься с порядочным мужчиной, как сразу его теряешь?

– Жизнь – штука сложная.

– Ты женат?

Я отрицательно покачал головой. Эльжбета вытерла слезы.

– Мне скоро на работу – пойду соберу тебе поесть в дорогу.

Она завернула в пергаментную бумагу кусок вчерашнего мяса, пару вареных яичек, полбуханки хлеба.

– Вот, кушай и вспоминай меня. Ты ведь даже не обещаешь вернуться, медведь.

– Служба такая. Откуда мне знать, где я буду через месяц или два. Может, меня к тому времени и в живых уже не будет.

– Не говори так, лучше поцелуй.

Я нежно поцеловал ее в губы.

– Не так!

Эльжбета горячо меня обняла и крепко, почти до боли, впилась в мои губы.

Уложив сверток с продуктами в ранец, я натянул сапоги, надел пилотку, повесил на плечо автомат. По старой привычке попрыгал.

– Федор, – не знаю, как тебя зовут на самом деле, – пока поезда ходят, езжай поездом до Варшавы, а там уж – по обстановке.

– Спасибо. Желаю тебе удачи.

Долгие проводы – лишние слезы. Я вышел и пошел к вокзалу не оглядываясь.

Ехать в Варшаву поездом заманчиво, только есть одно

«но» – нет сейчас в Варшаве власовских частей. Я там буду как белая ворона. Можно спороть нашивку на рукаве, в остальном форма – как у солдат вермахта. Но документы у меня на власовца, языка не знаю, так что удаление нашивки с рукава сути не меняет – это до первого патруля или КПП. И еще одно меня напрягало. Первый Белорусский фронт наносил удар в направлении Лодзь – Познань, а я сейчас находился в полосе действия Первого Украинского фронта, который шел на Ченстохову, фактически – на Гливице, где я сейчас был. При счастливом стечении обстоятельств, если мне удастся перейти фронт, хотелось бы сделать это на Первом Белорусском. Там я знаю многих командиров, а отделы СМЕРШа – и вовсе как свои пять пальцев.

При переходе же в полосе Первого Украинского фронта возможны неприятные последствия. Я во власовской форме, документы настоящие, власовские. А на фронте эсэсовцев и наших бывших, перешедших на сторону немцев – тех же власовцев, украинцев из дивизии «Галичина», – не жаловали, расстреливали сразу. И слова сказать не успеешь, как шлепнут. А если и доведут до особиста, так отмутузят изрядно. И особист может словам не поверить: до Москвы далеко, связь плохая – проще расстрелять. Потому и опасался.

Я добрался до вокзала, уселся на лавочке. Дела до меня никому не было: народ сновал туда-сюда, нагруженный сумками, чемоданами, баулами. Чувствовалась нервозность. В основном люди ехали на поездах в западном направлении, стараясь убраться подальше от наступающего вала частей Красной Армии. Кто-то боялся небылиц о зверствах Красной Армии, кто-то реально боялся расправы, чувствуя за собой грехи в виде работы на немцев или сотрудничества с ними. Вот и торопились, чуя, откуда ветер дует.

Все-таки я решил ехать поездом – пешком уж очень далеко было, и риска не меньше; потом сойти перед Варшавой на какой-нибудь маленькой станции или просто спрыгнуть с поезда.

Я дождался, когда подойдет поезд до Варшавы, сел и снова прикинулся спящим. Пассажиров было немного, к тому же половина – в военной форме. Но контролеров не было.

Часа через три я подошел к расписанию. Так, в Варшаву поезд прибывает в четыре утра, перед столицей остановка будет в три двадцать. Вот здесь мне и следует выйти из поезда. В Варшаве на вокзале патрули будут – вылавливать дезер-

тиров, уклоняющихся от призыва во вспомогательные части или на трудовой фронт поляков.

Я снова сел в угол, да и задремал по-настоящему.

Проснулся от толчка. За окном в темноте проплывали станционные постройки. Кинул взгляд на часы. Е-мое! Три тридцать! Моя станция! Проспал! Я вскочил и кинулся бегом из вагона, провожаемый удивленными взглядами редких неспящих пассажиров. С подножки соскочил на ходу, но на ногах устоял.