Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

Минутой сна перед звонком будильника. Глотком воздуха за секунду до падения в омут. Гулким ударом умирающего сердца. Первым снегом, готовым сорваться с тяжелых небес. И эта любовь ничем не хуже других.

Она успела только почувствовать обжигающее дыхание Рэма на своем лице, уловить легкое прикосновение его обветренных губ, когда к остановке подошел пыхтящий паром автобус. Но и этого мгновения было достаточно. Рэм осторожно притянул ее к себе, откинул капюшон, поцеловал в макушку, замирая так на секунду, и шагнул на подножку автобуса. Они уселись в самом хвосте у мутного запотевшего окна. Уля протерла его рукавом, продолжая второй рукой стискивать пальцы Рэма.

Странная парочка осталась снаружи. Парень с гитарой помахал им, а девушка продолжала стоять неподвижно. Но Уля могла поклясться, что та смотрела прямо на нее, растерянно улыбаясь, словно знала что-то важное, но умела рассказать об этом только так – чуть растягивая напевные строчки никому не нужных стихов. И рассказала.

Туманное молоко

Строчки то ли песни, то ли странного полынного наговора никак не желали стираться из памяти. Уля никогда особо не увлекалась стихами, да и музыка была для нее скорее поводом выбраться куда-нибудь субботним вечером. Втолкнуть свое тело в потный клубок чужих тел, почувствовать, как захлестывает разум восторг, как вырывается из горла крик. Уличные музыканты же вызывали в Уле стойкое безразличие, помноженное на легкое пренебрежение. Эти их просящие взгляды, хриплые голоса, плохая одежда, расстроенные гитары. Эти бесстрашие и полное отсутствие стеснения.

Но с той Ульяной, которая проходила мимо поющих у метро, морща нос, Уля не имела уже ничего общего. «Как дождь разбивается в капли о крышу, – крутилось в ее голове, – как снег забивается в окна и ставни…»

А дождь и правда разбивался об асфальт, ежеминутно срываясь на мокрый липкий снег. Рэм сидел рядом, уставившись пустым взглядом в окно. Эта была уже третья попутка, на которой они пытались добраться до больницы. Наверное, последняя.

Уля закрыла глаза, прислушиваясь к бормотанию радио. Водитель – щуплый мужчина в болоньевой куртке – курил, приоткрыв окошко. Но дым все равно проникал в салон. Рэм жадно вдыхал его, сам не закуривая. Возможно, потому что одну его руку сжимала в своей Уля, а второй он то и дело хватался за ребра. Боль в них напоминала, как мало времени осталось.

В неверном свете мелькающих фар Уля с трудом могла разглядеть лицо Рэма. Но влажную холодную кожу его руки она чувствовала. И то, как судорожно сжимались пальцы, когда очередная волна боли проходила по телу, оставленному без метки, тоже.

«Кричи, и быть может, что я не услышу», – прошептала невидимая девушка с остановки.

Рэм не издавал ни звука, но его немой крик Уля слышала отчетливо.

– Кричи, это время собрать наши камни… – чуть слышно прошептала Уля.

Рэм медленно повернулся к ней. Вспышка света от фар встречной машины осветила его осунувшееся лицо.

– Тоже не могу выкинуть из головы… – сказал он, облизывая пересохшие губы. – Как там было? «Не видеть, как поле туманом накрыто, и небо, как сито, как старое сито…»

– «Все льется дождями… Секрет этот давний».

– Точно. Придется собрать наши камни. – Он покачал головой. – Надо было у них номер взять, что ли…

– Ага, собрали бы фан-клуб любителей полынных песен.

– Встречи два раза в месяц. На поле.

– У стены, – сказала она и тут же пожалела.

Все то время, пока они ехали в автобусе, добираясь до центра, пока ловили попутки – одну, вторую, третью, цель их пути оставалась призрачной. Укрытой туманом. Песня, услышанная на остановке, отделила их от невозможности происходящего. Но теперь, когда сказанного было не вернуть, и стена, и поле вновь обрели очертания. Стали реальными настолько, насколько может быть реальным туман, толкающий мир, и седая полынь – предвестница страшной гибели.

Уля беспомощно посмотрела на Рэма. Тишина между ними перестала дарить уютный покой. И родная рука в ее руке снова стала чужими влажными пальцами с обкусанными ногтями.

– Эй, ребятишки, вам точно сюда? – спросил водитель, заворачивая за угол серого здания.

Называя адрес, Рэм попросил его остановить за два дома до больницы.

– Да, спасибо, – кивнула Уля, ища в потемках ручку дверцы.

С улицы на нее пахнуло морозной сыростью. Рэм молча сунул водителю купюры и тоже вышел. Машина постояла немножко, заворчала и медленно попятилась к дороге. Через лобовое стекло Уля видела, как напряженно смотрит на них водитель.

– Наверное, думает, что я тебя в эту глушь насиловать привез, – насмешливо проговорил Рэм, поднимая руку в прощальном жесте.

– Или я тебя.

Их окружали невысокие жилые постройки, которые и домами-то сложно было назвать. Двухэтажные, длинные, они походили на иллюстрацию послевоенных тяжелых лет, когда бараки были единственным выходом из разрухи и нищеты. Вначале были, потом казались, а после так и остались на задворках большого города.

Где-то в отдалении завыла собака. Уля поежилась.

– Ты когда-нибудь тут бывал?

– Да, как-то пешком добирался до ближайшей остановки. Шел полтора часа, не встретил ни одного человека. Милейший район, короче. – Рэм поднял воротник. – Ну что, пойдем?

Под ногами хлюпала грязь. Уля шла, не отрывая глаз от склизкой тропинки, которую язык не поворачивался назвать тротуаром. Собака завыла снова. Протяжно и жутко.

– Если где-то и существует долбаное поле мертвецов, то это самое для него подходящее место, – не попадая зубом на зуб, проговорила Уля.

Рэм в ответ только хмыкнул. Он шел ссутулившись и тяжело прихрамывая. Длинная куртка, потемневшая от влаги, распахнулась, Рэм то и дело хватался за воротник, прижимая его к горлу, но ветер вырывал ткань из его пальцев.

– Застегнись, холодно же, – попросила Уля.

– Все три пуговицы отскочили. – Он пожал плечами. – Ничего, скоро придем.

– Я потом пришью их… Ну, пуговицы.

Уля и сама не поняла, как это вырвалось. И повисло в воздухе, насмехаясь своим «потом» над идущими к полынному полю.

– Договорились. – Рэм сжал губы и прибавил шагу.

Они обогнули еще одно здание, грязно-бурое, с заколоченными окнами, и вышли к больнице. Ветер шумел голыми ветками. Луна спрятала бок в тяжелых тучах и светила тускло, будто нехотя. Над крыльцом, скрипуче раскачиваясь, висел фонарь. В его болезненном желтом свете Уле сложно было разглядеть высокое крыльцо, ведущее к входу, но у самого здания было пустынно. Ни машин, ни слоняющихся полынников, ни трусящих прочь служек. Только собака продолжала выть.

– Я же говорил: никого тут не будет… – начал Рэм, но громкий крик и топот заставили его подавиться собственными словами.

Из дверей больницы выскочила девушка. Она ударилась грудью о высокие перила,