Том 18. Избранные письма 1842-1881 - Лев Толстой

Благодарю вас очень за ваши хлопоты об англичанке; она не пошла к нам, и, кажется, мы сами виноваты, навалив на нее слишком много обязанностей.

Поцелуйте, пожалуйста, особенно нежно и почтительно за меня руку у тетушки Прасковьи Васильевны. О себе, пожалуйста, напишите, лучше ли ваше здоровье, чем прошлого года, и душою спокойнее ли вы. Несмотря на свой эгоизм, я люблю вас искренно.

Целую руку Софи и обнимаю графа Илью Андреича.

Ваш Л. Толстой.

Бумаги В. Перовского я перешлю вам со следующею почтою*.

355. И. А. Толстому

1879 г. Января 25...28? Ясная Поляна.

Любезнейший и многоуважаемый дядюшка, граф Илья Андреевич*.

Вы так избаловали меня своей добротой, что я без зазрения совести обращаюсь к вам с просьбой, исполнение которой, боюсь, доставит вам, хотя небольшие, но все-таки хлопоты. Мне при моей работе понадобились сведения о двоюродном деде моем князе Горчакове, сыне Николая Ивановича Горчакова, судившемся, как мне известно, за какие-то дела и разжалованном и сосланном в Сибирь. Как звали этого деда, я не знаю; знаю только, что он был один из трех братьев моей бабки, которых звали Михаил, Василий и Александр*. Они обозначены в родословной книге Долгорукова в 1-й части на стр. 63.

Мне нужно знать года рождения и смерти всех братьев и того, который судился, и за что и, если возможно, найти дело о нем. Оно должно быть в архиве Сената. Если возможно, сделайте мне это, добрейший дядюшка. Мне это ужасно нужно.

Наследников и потомства у всех их не осталось. У одного Василья была дочь Перовская, от которой отец получил наследство. Но une fois que j’y suis*, я хочу довести свою бессовестность до последней степени и просить вас еще об одном одолжении.

Князь Александр Михайлович Горчаков, которого дед Алексей* был родной брат моего прадеда, должен многое знать и помнить из семейных преданий. Через кого и как обратиться к нему, чтобы узнать следующее:

1) На ком был женат мой прадед кн. Николай Иванович, и когда она родилась и умерла и подробности о ней*.

2) Что известно о его сыновьях: когда родились, умерли, где служили, и который был под судом и за что.

3) Что известно ему про своего деда, женатого на Пещуровой, и других двух братьев его деда, Петра и Павла. На ком женаты, где служили*.

Ну, что будет, то будет!

Рассердитесь вы на меня или нет, но если вы мне поможете в этом деле, очень буду благодарен*. Пожалуйста, поцелуйте за меня руку многоуважаемой тетушки Прасковьи Васильевны и позвольте мне от всей души обнять вас.

Ваш гр. Л. Толстой.

Еще нельзя ли узнать у князя Александра Михайловича, как звали в миру его прабабку, а мою прапрабабку, урожденную княжну Мордкину, и в каком монастыре она была инокинею и под каким именем*.

У меня есть ее портрет, и, к сожалению, я отдавал его реставрировать и мне закрасили надпись, бывшую на нем.

356. A. A. Фету

1879 г. Января 31… февраля 1. Ясная Поляна.

Дорогой Афанасий Афанасьевич.

Получил уже с неделю ваше особенно хорошее последнее письмо, с очень хорошим, но не превосходным стихотворением* и не отвечал тотчас же, потому что, поверите ли, с тех пор не поправился от своего нездоровья, и нынче только получше, и голова свежее, но все еще не выхожу. Правда то, что правда, а не то, что доказано и пр.*. Это из истин истина. Но правду, так же как и эту истину, можно не доказывать, но выследить — прийти к ней и увидеть, что дальше идти некуда и что от нее-то я и пошел. Стихотворенье последнее мне не так понравилось, как предшествующее*, и по форме (не так круто, как то), и по содержанию, с которым я не согласен, как можно быть несогласным с таким невозможным представлением. У Верна есть рассказ вокруг луны. Они там находятся в точке, где нет притяжения. Можно ли в этой точке подпрыгнуть? Знающие физики различно отвечали. Так и в вашем предположении должно различно отвечать, потому что положение невозможно, не человеческое. Но вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. Я бы не захотел опять в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не кончено. Для меня остаются еще мои отношения к богу, т. е. отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит.

Стихотворение хорошо уж потому, что я читал детям, из которых некоторые заняты чумой*, и оно, отвечая на их страх, тронуло их. Жена не видала Марью Петровну в Москве и очень сожалела. Она просит передать свой поклон, и я тоже.

Дай бог вам здоровья, спокойствия душевного и того, чтобы вы признали необходимость отношений к богу, отсутствие которых вы так ярко отрицаете в этом стихотворении.

Ваш Л. Толстой.

357. А. А. Фету

1879 г. Февраля 15…16. Ясная Поляна.

Я все хвораю, дорогой Афанасий Афанасьич, и от этого не отвечал вам тотчас же на ваше письмо с превосходным стихотворением*. Это вполне прекрасно. Коли оно когда-нибудь разобьется и засыпется развалинами, и найдут только отломанный кусочек: в нем слишком много слез, то и этот кусочек поставят в музей и по нем будут учиться.

Я ни болен, ни здоров, но умственной и душевной бодрости, которая нужна мне, — нет. Не так, как вы — сухо дерево. Присылайте же еще стихи. Странно, как умствования мало убедительны. В последнем письме я вам писал, что я не согласен с мыслью последнего стихотворения*. Что я не захотел бы вернуться в могилу, потому что у меня оставались бы еще мои отношения к богу. Вы ничего на это не отвечали. Ответьте, пожалуйста. Если вам это кажется просто глупостью, так и скажите.

Дай бог вам всего лучшего, передайте наши поклоны Марье Петровне.

Ваш Л. Толстой.

358. H. H. Страхову

1879 г. Марта 25. Ясная Поляна.

Не написать нынче — дурно, написать два слова — нехорошо, но менее дурно. Я был в Москве за дровами для своей печи*. Дров набрал чудных, но измучился и простудился. Работаю много и радостно, но без всякого заметного следа работы вне себя. У нас все хорошо. Весной не пахнет еще. Василий Николаевич Горчаков был сослан, говорят, за фортепьяно, полное фальшивых ассигнаций, вывезенное им из-за границы*. Где может находиться дело об обер-фискале Нестерове, казненном в 1724-м году?* В Москве его нет. Если оно в Петербурге, можно ли иметь к нему доступ?* Дай вам бог здоровья и спокойствия для работы.

Вы пишете, что трудно жить и работать в городе. Я даже не понимаю этого. Жить в Петербурге или Москве — это для меня все равно, что жить в вагоне.

Простите, не сердитесь и верьте, что я вас люблю не меньше вашего.

Ваш Л. Толстой.

359. А. А. Толстой

1879 г. Марта 25. Ясная Поляна.

Я не отвечал вам долго, дорогой друг, оттого, что был эти дни в Москве и измучился, как всегда, от городской ужасной для меня суеты.

Я не так понимаю, как вы, слово крест, который мы несем*. Если богу угодно будет то, что я задумываю*, вы прочтете; на словах тоже к слову сказать можно, но писать нельзя. Скажу только, что «Возьми крест свой и иди за мной» — это одно нераздельное слово. «Возьми крест свой» — отдельно не имеет, по-моему, смысла, потому что крест брать и не брать не в нашей воле; он лежит на нас, только не надо нести ничего лишнего — все то, что не крест. И нести крест надо не куда-нибудь, а за Христом, то есть исполняя его закон любви к богу и ближнему. Ваш крест — двор, мой — работа мысли — скверная, горделивая, полная соблазнов… Но будет…

У меня две просьбы к вам, то есть через вас, к государю и императрице. Не бойтесь. Надеюсь, что просьбы так легки, что вам не придется мне отказать. Просьба к императрице даже такова, что я уверен, что она будет благодарна вам. Просьба через нее к государю — за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60,— четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре. Имена их: Конон, Геннадий, Аркадий*.

Когда я узнал про них, я не хотел верить, как и вы, верно, не поверите, что четыре старика сидят за свои религиозные убеждения в тяжелом заключении 23 года… Вы знаете лучше меня — можно или нет просить за них и освободить их. А как бы хорошо было освободить их в эти дни… Мне кажется, что нашей доброй императрице так идет ходатайство за таких людей.