Пятьсот миллионов бегумы. Найдёныш с погибшей «Цинтии» - Жюль Верн

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил сам г-н Дюрьен.

Тем временем, оставшись в одиночестве, г-жа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о её желании вызвать его за обедом на откровенный разговор. Уже несколько дней как она была встревожена его странными уловками, многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намёками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от неё что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, он готовит для меня какой-нибудь сюрприз, — думала она, — не стоит портить ему удовольствие».

Но за последние два — три дня и особенно в это утро ей бросилось в глаза какое-то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте г-на Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.

И вдруг её словно осенило. Она смутно поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти её пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твёрдо решила выпытать у него все подробности.

Г-жа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын её мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что её ребёнок мёртв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя она все ещё будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать. Тысячи солдатских матерей и матерей моряков стараются тешить себя этой трогательной иллюзией.

Что касается г-жи Дюрьен, то у неё были большие основания, чем у многих других, беречь и лелеять свою надежду. Все пережитые ужасы были так свежи в её памяти, трагические картины так отчётливо стояли у неё перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.

Она видела перед собой «Цинтию», осаждённую бушующей стихией, готовую пойти ко дну от удара первой волны. Она видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттеснённая толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы её ребёнка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у неё из рук её бесценное сокровище, а сама она была брошена в шлюпку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и — о, ужас! — спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как пёрышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных люден, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… Потом пробуждение, безграничная скорбь, мучительные ночи в горячке и бреду… А затем длительные и безуспешные поиски и безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…

О, как свежо все это было в её памяти! А вернее сказать, её до такой степени потрясла пережитая трагедия, что она уже не в силах была оправиться. Прошло почти четверть века с тех пор, как это случилось, а г-жа Дюрьен, как и в первые дни, продолжала оплакивать своё дитя. Её бедное материнское сердце изнемогало от горя, и вся её жизнь, омрачённая трауром, была отдана воспоминаниям.

Перед её духовным взором часто возникал образ сына, последовательно переходящего из одного возраста в другой. Детство сменялось отрочеством, подросток становился юношей. Из года в год она рисовала его себе таким, каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она ни на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать её безотчётную надежду — ни бесполезные хлопоты, ни бесплодные поиски, ни истёкшее время!

Вот почему в этот вечер она ожидала отца с твёрдым намерением освободиться от мучивших её сомнений.

Вошёл г-н Дюрьен. Его сопровождал молодой человек, который был представлен ей в следующих выражениях:

— Дорогая моя, это тот самый Эрик Герсебом, о котором я тебе рассказывал. Он только что прибыл в Париж. Географическое общество присудило ему большую почётную медаль, и он оказал мне честь, согласившись воспользоваться нашим гостеприимством.

По пути с вокзала было решено, как Эрику себя вести. Только позднее и как бы невзначай он упомянет о ребёнке, найденном близ Нороэ, и очень осторожно, чтобы не вызвать у г-жи Дюрьен сильного потрясения, наведёт её на мысль, что он и был тем самым ребёнком. Но, когда Эрик увидел свою мать, у него не хватило сил войти в эту роль. Побелев, как полотно, он низко поклонился, не произнеся ни слова.

А она приветливо улыбнулась ему, слегка приподнявшись в кресле. И вдруг глаза её широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.

— Мой сын!.. Вы мой сын! — воскликнула она и бросилась к Эрику. — Да, ты, ты… ты и есть моё дитя! — сказала она. — Я вижу перед собой твоего отца! Он воскресает во всем твоём облике.

И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей матерью, бедная женщина, обхватив его голову и поцеловав в лоб, лишилась чувств от радости и счастья.

22. ВАЛЬ-ФЕРЕ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Месяцем позже в пригороде Бреста Валь-Фере на семейном торжестве у матери и деда Эрика собрались гости из Нороэ и Стокгольма. Г-жа Дюрьен выразила горячее желание, чтобы простые добрые люди, которые спасли её сына, разделили с ней её величайшую и ни с чем не сравнимую радость. Ей хотелось во что бы то ни стало принять у себя в доме не только матушку Катрину и Ванду, маастера Герсебома и Отто, но и доктора Швариенкрона, Кайсу, Бредежора и Маляриуса.

Среди суровой бретонской природы, близ мрачного Армориканского моря121 норвежские гости, несомненно, должны были чувствовать себя менее оторванными от родины, чем на улице Деварен в Париже. Они совершали далёкие прогулки в окрестные леса, сообщали друг другу то, что недавно стало известно от г-на Дюрьена, обсуждали разрозненные факты, сопоставляли отрывочные сведения, стараясь внести ясность во всю эту историю, во многом ещё туманную и загадочную. И постепенно, в длительных беседах и спорах, восстанавливалась истина.

Прежде всего, кто такой был Тюдор Броун? Какая корысть заставляла его с помощью Патрика О'Доногана препятствовать поискам семьи Эрика? Как много значило одно слово, сказанное несчастным ирландцем! Он назвал Тюдора Броуна Джонсом и знал его только под этим именем. А ведь не кто иной, как мистер Ной Джонс был компаньоном отца Эрика по эксплуатации нефтяного источника, открытого молодым инженером в Пенсильвании! Достаточно было установить этот факт, чтобы события, казавшиеся до недавнего времени таинственными, вдруг озарились зловещим светом.