Деревянный Меч - Элеонора Раткевич

– Он-старше-нас! – неистовым звоном прогремело над костром. – Он-не-выкован!

Несколько мгновений Толай не мог произнести ни слова. Ответ Богов ошеломил его.

Так, значит, Боги не считают деревянный меч оскорбительным для своей святости! Нет. Конечно, нет. И как это он, Творец Богов, не догадался? Боги его народа рукотворны. Он сам создает их огнем и молотом. По их мнению, меч, не скованный ничьими руками, – несотворенный. Конечно, они должны считать его старшим. И неудивительно, что Боги преклонились перед его нерукотворным, первозданным величием. Да, но кем же должен быть человек, обладающий несотворенным Богом?

– А его Повелитель, – помолчав, спросил Толай, – кто он такой? Боги ответили не сразу, словно ответ их страшил.

– Огонь-в-горне! – Звон мечей был величественным и стройным, как никогда прежде.

Отсвет костра смывал отражение звезд со снега.

Толаю стало трудно дышать. Для сотворения Бога одного только живого металла недостаточно. Металл дает жизнь, огонь дает ей имя. Рождение и смерть Богов – в огне. В том, что Кенет обладает магической силой, Толай уверился после происшествия у Горячего озера. Но уж если Боги называют его огнем в горне, эта сила неимоверна. Она способна плавить миры и порождать вселенные. Она может вдохнуть новую жизнь в Лихие Горы или уничтожить их до основания. Она может все. Вот чего она хочет?

– Зачем этот человек пришел в горы? – задал Толай самый важный вопрос.

На сей раз ответ пришел незамедлительно.

– Освободить-ваши-сны! – прогрохотали Боги.

По щекам Толая от облегчения слезы потекли. Он их даже не чувствовал. Значит, все так и есть. Он был прав. Он и раньше подозревал, что сны, ниспосланные Горами, не свободны. Почему он не спросил Богов об этом раньше? Теперь он знает наверняка. Как знает и то, что опасаться пришельца с деревянным мечом незачем. Он не будет ни разрушать прежние горы, ни воздвигать новые. Силой своего огня он очистит светлый клинок вещих снов, сожжет налипшую на лезвие грязь.

Больше трех вопросов Толай не задавал никогда. Слишком много сил требует беседа с Богами. Танцоры уже еле движутся, да и сам Толай от слабости почти потерял сознание. И все же изнемогающий кузнец напрягся и еле слышным голосом задал еще один, четвертый вопрос:

– Как нам теперь к нему обращаться? – Вопрос далеко не праздный. Можно по неведению сказать величайшему из величайших: “Эй ты, сопляк!” Но как разговаривать с ним, узнав, кто он такой?

В ответ Боги разразились таким хохотом, что даже свидетели услышали его в звоне клинков. И долго еще сны напоминали Толаю, как смеются Боги.

– Он-сам-выбрал-себе-ножны! – ликующим хохотом прокатилось над Толаем.

Он сам выбрал себе ножны. Он сам назвал себя сыном по хлебу. Сам определил свое место в клане – место младшего родича. Так тому и быть. Толай представил себе, как он непринужденно скажет этому величию: “Сынок”, запрокинул голову, и его хохот слился с сотрясающим землю смехом Богов.

Байхэйтэ устало взмахнул напоследок мечом и вышел из круга. Великое Колесо Жизни замедляло свой бег, распадалось. Один за другим воины покидали его.

Когда последний воин вышел из Великого Колеса, приблизились свидетели. Слово в слово они повторили заданные Толаем вопросы. Случалось, что вопрошающий терял слишком много сил, а заодно и память. На то и нужны свидетели: вернуть ему утраченное воспоминание. Конечно, ответов они понять не могли. Они слышали только вопросы. Но и такого напоминания обычно бывает достаточно.

– Я помню, – прошептал Толай и закрыл глаза. – Я все помню. Байхэйтэ слегка потряс его за плечо.

– Я не сплю, – возразил Толай и разомкнул веки. Он не сердился на Байхэйтэ: бывало, что измученный Творец Богов сразу после завершения обряда засыпал от усталости.

– Что ответили Боги? – нетерпеливо спросил Байхэйтэ.

Над ответом следовало хорошенько подумать. Не стоило излагать сказанное Богами как оно есть. Подобное известие может испугать и самых мужественных.

– Что парень он хороший, – начал Толай, осторожно подбирая слова. – И вести себя с ним надо по-прежнему, Что деревянный меч – не кощунство. Во всяком случае, в его руках. И что приход его к добру.

И опять, уже во второй раз за сегодняшний день, Толай не солгал и не сказал всей правды. Только на сей раз полуправда отчего-то не казалась такой горькой, как та, прежняя.

Домой дети Седого Лиса вернулись незадолго до рассвета. Кенет так и не ложился спать, поджидая сородичей по хлебу. Их отсутствие уже начинало тревожить его, и приходу их он обрадовался. А еще больше обрадовался он прежней сердечности, с которой приветствовал его Толай, а за ним и остальные.

– У тебя все хорошо? – спросил Кенет, обеспокоенный усталой походкой кузнеца.

– Лучше не бывает. – К своему удивлению, Толай даже усмехнуться сумел. – Послушай, сын по хлебу, – я вот о чем спросить хочу. Ты уже говорил мне, откуда ты пришел, но тогда ты не знал наших мест. Теперь ты их знаешь. Вот я и спрашиваю тебя – откуда ты пришел на самом деле?

– Поднялся по перевалу Рукоять Меча, – ответил Кенет. – Это что-то меняет?

В памяти Толая вновь возник сон о могучей силе, идущей по перевалу Рукоять Меча, – но не тот сон, который он увидел, а тот, который должен был увидеть.

– Ничего не меняет, – уверенно ответил Толай. – Наоборот. Так оно и должно быть.

Обычно после Пляски Мечей жизнь всего клана замирает на сутки. Слишком много сил отнимает вопрошание. На сей раз о том, чтобы выспаться, и мечтать не приходилось. И так уже начало поминального обряда пришлось отодвинуть. Еле ноги волоча от усталости, клан принялся за приготовление поминальной трапезы.

Но и помянуть покойного не привелось. Едва только все уселись за поминальную трапезу, храня не столько скорбное, сколько сонное молчание, как в дом вбежал подмастерье Толая, отчего-то припозднившийся к завтраку: глаза выпучены, рот до ушей.

– Скорей! – завопил он. – Урхон родился!

Сонной одури как не бывало. Все повскакали со своих мест и опрометью бросились наружу. Кенет мчался следом, едва не приплясывая от радости. Он с детства любил страшные сказки, которые хорошо кончаются.

Морозный рассвет уничтожил последние остатки сна. Искрящийся скрип снега под ногами звучал как музыка. Снег сиял небесной синевой, переливами рассветно-золотого и розового. Все вокруг было прекрасным, а прекраснее всего – настежь распахнутая дверь Дома Покаяния.

К этой двери вела единственная ступенька, невысокая, но широкая и просторная, как крыльцо. На ступеньке сидел Урхон. Что-то в его облике было странно непривычным, чего-то словно бы недоставало. Кенет не сразу понял, что недостает меча. Меч Урхона был вонзен в снег рядом со ступенькой прямо в ножнах. Впервые Кенет видел взрослого безоружного горца.