Колдун - Ольга Григорьева

– Тьфу! Грязна, как игоша! Стыдоба… Вот она, жизнь воинская! Перед смертью и бабу-то не всегда потискать удается!

Произнесенное с искренним огорчением замечание Сторожевого рассмешило Варяжко, но, сдержав улыбку, он спросил:

– Ты что-то о Блуде толковать начал?

– Да. – Наслаждаясь теплом, Сторожевой улегся на лавку, прикрыл глаза. – Мой паренек лишь нынче правду рассказал, да и то случаем. Видел он тогда Блуда.

– Когда? – не понял Варяжко. – Какой паренек?

– Ты что, забыл уже? – Горыня потянулся, приоткрыл один глаз. – Тогда, в Киеве еще… Ты меня разузнать просил, кто предатель. Чей голос ты на Непре слышал. Неужели забыл?!

Нарочитый и впрямь уже забыл о своей просьбе. Как-то было не до этого. Спешно собирались, спешно бежали и все время слышали: «Владимиру покорились те, Владимир полонил этих…» Злые вести неслись по пятам, терзая душу, словно оголодавшие дикие псы. А Блуда Варяжко простил в тот миг, когда, не раздумывая, воевода согласился отправиться с Ярополком в Родню. Был бы он предателем – разве ушел бы на голод и холод со своим несчастным князем? Нет, остался бы дожидаться щедростей победителя…

Совсем немного времени прошло с той поры, как Варяжко поверил Блуду, и вот те на – является Горыня и говорит, будто Блуд предал Ярополка!

– Быть того не может! – невольно вырвалось у нарочитого.

– Может иль не может – этого я не ведаю, а говорю, что слышал. И еще будет тебе над чем голову поломать: частенько что-то после Вечерницы повадился наш Блуд по городищу шастать, во все закуты заглядывать, словно ищет кого. Мои ребятки не раз его примечали. Странно это… Хотя нынче и Блудовы козни уж хуже, чем есть, не сделают. Некуда хуже…

Махнув рукой, Горыня подложил под голову свернутый корзень и, рухнув на него, сладко засопел. «Устал», – качнул головой Варяжко. От свирепствующего в городище голода все быстро уставали. Своих-то запасов из Киева взяли мало – шкуры спасали, не до жратвы было, – а роднинских едва хватило на два дня, чтоб в полсилы прокормить дружину. На третий день, невзирая на мольбы и вопли горожан, вой Ярополка перерезали всю роднинскую скотину, но и этой убоины дружине хватило не надолго, и теперь голод взял городище в полон. За лошадиную голову Ярополк обещал любому по гривне. Такой щедрой платы за кожу-кости ни наши, ни заморские купцы еще не видывали и, небось, рекой потекли бы со своей провизией к осажденному городищу, но обступившая стены Владимирова рать никого не пропускала. А пойти против воинственного Новгородца охотников не находилось…

Варяжко поглядел на спящего Горыню и вышел из избы. Он не хотел спать – ум нарочитого будоражила новость о Блуде и непонимание происходящего. Если Блуд предатель, то почему вместо щедрот Владимира он. выбрал голодное изгнание?

Осенний ветер рванул на нарочитом одежду, залез холодными руками под кольчугу. Нынче Варяжко не расставался с ней – в любой миг Владимировы хоробры могли пойти на приступ. Молчаливые звезды искоса глядели на уснувший город зоркими лучами, шарили по его закромам и медушам, словно искали, чем бы еще поживиться в спящем городишке. Небесное Становище сияло совсем близко к низким крышам роднинских изб, а три звездочки, названные людьми Девичьими Зорями, печально косились на одиноко шагающего нарочитого с городской стены. Варяжко знал, как, обманув добрую и прилежную сестру Долю, коварная Недоля сплела трем девицам-невестам куцую и рваную нить жизни, и теперь, уже став звездами, они были обречены вечно взирая на землю плакать о своей не легкой судьбе.

Раньше нарочитого трогала эта история, однако, нынче блеклый свет сестер не породил в нем жалости. Жуткая тишина расплелась над уснувшими избами, Окутала его душу тяжелой пеленой. Кроме окриков часовых на башнях, нарочитый не слышал ни звука. Некому было мычать, лаять, квохтать и отчаянно бить копытами в теплых и тесных стойлах… Всех Буренок, Зорек и Студенок оголодавшие вои пустили на прокорм… Никого не осталось, и даже жители, словно опасаясь, что их постигнет участь зарезанной скотины, попрятались по домам, не смея возразить Ярополку и боясь отворить ворота Владимиру.

Из-за одной из крайних, почти вплотную примкнувших к городской стене изб Варяжко расслышал негромкие голоса. «Блуд!», – признал он одного из говорящих и, крадучись, двинулся к избе, на ходу осторожно, чтоб не зазвенело, вытаскивая оружие. Расслышать, о чем и с кем говорил воевода, ему не удалось: завершив разговор еще до того, как нарочитый поравнялся с городьбой, Блуд выскочил прямо на него и, испуганно шарахнувшись в сторону, обернулся к покосившейся избе. По его расширившимся глазам нарочитый все понял. Блуд предал! А там, в полутьме, за избой, прятался тот, кто подбил его на предательство!

Отшвырнув Блуда в сторону, Варяжко нырнул за угол избы. Краем глаза он еще успел увидеть убегающего воеводу и обрадовался: раз Блуд не заступался за наворопника, знать, и тот не станет особо защищать Блуда и, будучи схвачен, мигом все расскажет.

Словно помогая нарочитому в справедливом деле, из-за тучки выскользнула луна, осветила широкую улицу за избой. Варяжко замер в недоумении. Закутавшись в широкий дорожный охабень, вражий наворопник и не думал убегать или прятаться. Темным силуэтом он стоял прямо посреди дороги и, прикрывая полой охабеня лицо, казалось, поджидал нарочитого. Ощущая в горле давящий ком, Варяжко приблизился к нему, обнажил меч:

– Ты кто таков?!

Наворопник послушно отбросил прикрывающую лицо ткань. Меч Варяжко опустился.

– Болотник?!

Тот ничего не сказал, даже не шевельнул губами, но в голове нарочитого отчетливо зазвучал его певучий насмешливый голос:

– Я. Что, не ждал? Напуган? Ах нет, расстроен! Дважды меня хоронил, и все зазря…

Варяжко попятился. Он не желал верить своим глазам, не смел им верить! Он сам видел скорченное тело болотника на пыльной мостовой Киева, видел, как по его виску струйкой сбегала красная липкая кровь, как синели ногти на его безжизненно вялых руках и как ползающая вокруг трупа Малуша тыкала костяной иглой в самые болезненные места упокоившегося болотника. Даже Малуша признала его мертвым!

– Опять не веришь! – засмеялось нечто в голове нарочитого и слегка грустно заметило: – Сестрица моя тоже не поверила… Глазела, глазела, а потом взяла да отреклась. Хотя мне от ее обиды ни холодно, ни жарко.

Варяжко пятился, пока не прижался спиной к стене избы. Он ничего не понимал, но напоминание о Настене вернуло ему частицу былого мужества. С трудом разлепив трясущиеся губы, он прошептал:

– Где встречал ее? В ирии?

Смех Выродка разорвал его голову. Бросив меч, нарочитый вцепился руками в виски, силясь удержать в столь непрочном черепе гулкий, ломающий кости смех нежитя.