Саранча - Сергей Буданцев

— Этот прохвост обнаглел до того, что нам, дравшимся на всех фронтах великой войны, пишет, чтобы сдались, и в том случае он, может быть, пощадит и отпустит офицеров.

— Мерзавец! — крикнул Зиверт.

И этот-то крик как будто отрезвил Деканозова.

— Но мы с бабами не воюем, однако. Драпайте домой тем же порядком. Корнет, проводите.

Насте опять завязали глаза и вывели на шоссе. Она думала, что пробыла в доме несколько минут, но было уже прохладно, от реки и озера тянуло сыростью, и впереди нее, когда она шла, бежала длинная тень. Она шла тем же широким, ровным, солдатским, как она называла про себя, шагом. Иногда она чувствовала как бы наведенные в спину винтовки, и ее пробирала, судорога; ей хотелось съежиться, уменьшиться и — побежать. Но она шла и считала шаги.

— Две тысячи восемьсот пятьдесят, — сказала она первое, когда на шоссе ее встретили Санадзе и Петрович. — А когда туда — две тысячи восемьсот пятьдесят шесть насчитала.

— Сейчас проверим и высчитаем диагональ, — ответил Илико таким тоном, как будто в этой цифре и был весь смысл его жизни, а не в том ужасе, который он переживал всего несколько мгновений тому назад, когда ждал Настю. — Сделайте, Настасья Никифоровна, пятьдесят, восемьдесят, сто двадцать шагов так же, как вы шли по шоссе. А мы вымерим аршином.

Вечером горная пушка выстрелила три раза по мосту и три раза по дому. Вопреки всем правилам военной науки, отряд в конном строю пошел на укрепленный дом, но он уже горел — и был взят почти без выстрела. Шаг Насти оказался точен, как вымеренный.

Эту повесть мне рассказал сам комдив Илья Ираклиевич Санадзе, мой старый товарищ, с которым мы не виделись восемнадцать лет и встретились прошлым летом на палубе черноморского теплохода «Крым». Всю теплую весеннюю ночь пути от Гагр до Батуми, куда он ехал из отпуска, проведенного в Сочи, мы вспоминали незабвенное лето 1918 года, нашу молодость.

В Батуми нас встретила худощавая улыбающаяся женщина, очень молодая, если бы в ее темных пушистых волосах не была заметна седина, и комдив, обняв ее и поцеловав, сказал:

— А вот познакомься и с той, о которой я тебе рассказывал. Настасья Никифоровна, моя жена.

Она подала сухую и тоже не юную руку с тонкими крепкими пальцами и, покраснев так, что было заметно, как кровь снизу залила ей лицо, сказала:

— Ну, что он вам там нашел про меня рассказывать! — А глаза блеснули влажным блеском.

Москва. 1937

Послесловие

Сергей Федорович Буданцев (1896–1940) принадлежал к поколению писателей, сформировавшихся в годы революции и вступивших в литературу в начале 20-х годов. Его творчество долгое время было неизвестно широкому читателю, но оно — одна из любопытных страниц истории русской советской литературы.

С. Буданцев прожил недолгую, полную знаменательными и увлекательными событиями жизнь. Он был одиннадцатым сыном в многодетной семье управляющего имением «Глебково» Зарайского уезда Рязанской губернии. В этом небольшом поместье, где хозяйство велось по старинке, провел детство.

В 1915 году С. Буданцев окончил в Рязани гимназию, а в следующем году поступил на историко-филологический факультет Московского университета.

В «Автобиографии» он писал: «В первый же московский год я попал в кружки молодых. Хлебников, Асеев, Вера Ильина, Федор Богородский, Сергей Спасский, Надежда Павлович, художники Н. Чернышев, Л. Лисицкий, скульптор Нис Гольдман — были первыми живыми связями с новым искусством. „Облако в штанах“ обратило меня из эпигона символистов, каким я покинул Рязань, в яростного пропагандиста Маяковского. Ходить в университет было некогда, я писал по три стихотворения в день, да и все равно досрочный призыв вот-вот мог прервать студенческие занятия. В наших юношеских планах мы все серьезные дела откладывали на „после войны“».

А пока они печатались в журнале «Млечный путь», где, кстати, был помещен один из первых откликов на поэму Маяковского «Облако в штанах», в котором С. Буданцев писал: «Маяковский убеждает читателей в настоящей неоспоримой талантливости и прекрасной, правдивой искренности… И надо сознаться, что редко можно встретить такие полные, выпуклые, огромные образы, которыми превосходно мыслит поэт»[9].

Весной 1916 года С. Буданцев уехал на Урал, на стройку Казань-Екатеринбургской железной дороги, там его призвали в армию, но по слабости зрения зачислили «в ратники второго разряда», что означало освобождение от воинской службы на неопределенный срок.

В том же году С. Буданцев уехал в Персию, где был сотрудником хозяйственной части 25-го восточноперсидского отряда земского союза, ведавшего снабжением русской армии. Он объездил много городов — Энзели, Решт, Имам-Заде-Гашим, Казвин, Хамадан, Керманшах и другие. Древние города, караван-сараи, пункты питания в горах, лазареты — все это разнообразие жизни, обычаи, нравы, быт Востока давало пищу юношескому воображению и отразилось впоследствии в творчестве писателя.

Пришлось ему быть и свидетелем того, как вели себя англичане, вступившие в 1917 году в Иран после начала вывода из него русских войск. Скупив зерно и фураж, англичане обрекли страну на страшный голод и фактически превратили ее из нейтральной в завоеванную.

В феврале 1918 года С. Буданцев переехал из Хамадана в Энзели, где сильнее ощущался воздух революции. Он сблизился с работниками энзелийского ревкома, подружился с Иваном Осиповичем Коломийцевым, назначенным затем первым советским полпредом в Тегеран. С. Буданцев стремился в Россию и в июле 1918 года уехал в Баку.

В «Известиях Бакинского Совета» он писал о Персии и колониальной политике англичан под псевдонимами А. Придорогин, Б. Ворожбин, П. Владимиров. Этими псевдонимами Буданцев пользовался и позже, подписывая ими свои критические статьи.

Бакинская коммуна доживала последние дни. К Грузии подступали турецкие войска с немецкими инструкторами. Активизировались враждебные советской власти партии, призывавшие в город англичан.

Во время эвакуации советских служащих из Баку С. Буданцев, выданный меньшевиками, был арестован и спасся лишь по случайности: у всех арестованных сразу отобрали документы, и он смог, затерявшись среди беженцев, добраться до Астрахани, где незадолго до этого удалось подавить контрреволюционный мятеж.

В Астрахани С. Буданцев активно сотрудничает в красноармейской газете «Красный воин», органе Каспийско-Кавказского фронта, которую организовал и редактировал вместе с Лазьяном и Л. Шкловским. Они привлекли к работе Хлебникова, жившего тогда в Астрахани.

Буданцев отправил в Воронежский журнал «Сирена» несколько своих стихотворений, и после того, как их напечатали, решил заняться литературной деятельностью. В 1919 году он уехал в Москву, попал на Западный фронт в Смоленск, потом, осенью, в Челябинск, Курган, Омск, по пятам за Колчаком, с Опродкомом Пятой армии.

С начала 1920 года «снова Москва, работа в Лито Наркомпроса, знакомство с Брюсовым, Маяковским, Есениным, стихи и выступления на литературных вечерах в Политехническом музее, в Консерватории, на маленьких эстрадах Дома печати, Лито, Всероссийского союза поэтов, Дворца искусств…»

Еще будучи гимназистом, С. Буданцев писал заметки в «Рязанскую жизнь» — о солнечном затмении, о полете французских аэронавтов, с которыми был знаком, печатал и детские стихи. Но началом своей литературной деятельности писатель считал 1922 год, когда вышел его первый роман «Мятеж», переименованный потом в «Командарм», так как его название совпало с названием романа Дм. Фурманова. В «Автобиографии» С. Буданцев рассказывает историю этого переименования, когда они с Фурмановым тянули жребий, кому изменять название произведения. Переименовать пришлась С. Буданцеву.

Роман «Мятеж» имел большой успех и сразу принес писателю известность. Роман был очень популярен, неоднократно переиздавался. Написанный модным тогда стилем «рубленой прозы», он ярко высветил дарование молодого писателя, сумевшего выразить время и настроения, связанные с эсеровским мятежом в Астрахани в 1918 году.

Критика 20-х годов видела близость этого романа к произведениям Пильняка, отмечая вместе с тем большую реалистичность образов у Буданцева.

Стоящие в центре повествования командарм — левый эсер Калабухов, тщеславный позер, предатель интересов революции, его помощник наркоман Северов, полковник Преображенский показаны как люди духовно опустошенные, ненавидящие Советскую власть, которую они стремятся уничтожить. К сожалению, изображая противостоящих им большевиков — Болотова, Лысенко и других, — автор не нашел достаточно впечатляющих красок, и потому их образы носят несколько поверхностный, схематичный характер.

Роман «Командарм» и сборник рассказов «Японская дуэль» С. Буданцев послал А. М. Горькому. Горький в ответном письме от 26 сентября 1927 года отметил недостаточную самостоятельность романа, а о сборнике «Японская дуэль» писал: «…если устранить из памяти… погрешности против языка, — мы получаем „Яп[онскую] дуэль“ как интересную серию рассказов, автор которых знает и цену, и требования темы, любит писать, хорошо видит и „не покорствует фактам“. Дарование — своеобразное, и оно должно найти свой путь, свои средства для наиболее яркого и полного воплощения. „Яп[онская] дуэль“ показывает, что Вы это и делаете не без успеха. Позвольте же советовать Вам продолжать Вашу работу обогащения себя своим языком, и позвольте мне, старику уже, сказать Вам, что „чем проще, тем лучше“. Мы имеем перед собой читателя, который берет книгу в руки не „для разгулки времени“, а для того, чтоб понять себя и окружающую его действительность.