Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

– В чем?

– В том, что существует. Бытие – величайшая вина по отношению к небытию. Мы-то знаем, что никакого бытия не существует, но приходится работать с теми, кто настаивает на противоположном. Сотворение мира – конечно, иллюзия, но это катастрофа и преступление, за которое мы не можем не карать.

– Власть не от Бога, – сказал Чудотворцев.

– Вот за это мы вас и караем, – бесцветно сообщил товарищ Цуфилер.

– А вы настаиваете на том, что ваша власть от Бога? – В чудотворцевском вопросе послышалась ирония, несмотря на усилившийся свет.

– Разумеется, наша власть от Бога, поскольку Бога нет, – ответил Цуфилер. – Мы обвиняем вас в том, что вы распространяете идею, будто есть какая-то власть, кроме нашей.

В ответ Чудотворцев молча перекрестился и поднял руку, чтобы перекрестить Цуфилера, но тот исчез в потоке ярчайшего света, и на Чудотворцева обрушились сапоги товарища Марины, а когда Чудотворцев снова оказался на стуле, глотнув травянисто-медово-болотного духа, он убедился, что не может поднять вывихнутую руку для крестного знамения, и перед ним снова замаячил в электрическом свете товарищ Станас.

– Так-то лучше, – хмыкнул он. – Но давайте подводить итоги. Расстреливая направо и налево, товарищ Марина ликвидирует любой заговор и имеет шансы добраться до вашего Истинного, а по-нашему, так мнимого Царя. По вашей же теории его историческая миссия – быть ликвидированным. Тут товарищ Марина и без вас обойдется. А вот Око Денницы требует вашего сотрудничества или, по крайней мере, консультации. Тут Маркелычем с Пронюшкой не обойдешься.

– Будто вы сами не знаете, что такое Око Денницы.

– Мы знаем, что мы знаем. Но мы были ангел света, когда оно у нас было, а когда его у нас нет, мы не узнаем его, даже если оно попадет к нам… в когти. Мы продолжаем посылать наших… странствующих рыцарей на поиски Святого Грааля (Sang Real), но они не находят его, даже если допустить, что они его находят, перебирая изумруды, пробы крови и тому подобное. Есть мнение, что вы тот, кто может вернуть нам Око Денницы.

– Но зачем, зачем Люциферу, то бишь, извините, товарищу Цуфилеру третий глаз? У вас и так всего слишком много… – недоумевал Платон Демьянович, может быть, отчасти притворно. Товарищ Цуфилер убавил свет чуть ли не до полумрака.

– Мы сами хотим испытать, что будет, когда оно у нас будет. Для этого мы установили нашу власть в Третьем Риме и установим ее, где будет нужно. Мы рассчитываем, что когда у нас будет Око Денницы, больше не будет ничего. Согласитесь, это интересный эксперимент. Неужели вы не хотите в нем участвовать?

– В чем должно выражаться мое участие?

– Просто в том, что вы сейчас на это согласитесь.

– А если я вам скажу, что Око Денницы в замке де Мервей в Пиренеях?

– Мы найдем способ немедленно доставить вас туда, и вы нам его передадите.

– И что тогда?

– Тогда ваше дело закончится. Тогда вы станете как один из нас, зная добро и зло или, вернее, зная, что нет ни добра, ни зла, так как нет ничего.

– А если я скажу, что я не знаю… что такое Око Денницы?

– Мы вам не поверим, так как вы Чудотворцев и сами о себе не все знаете. Но тогда придется опробовать другого кандидата в консультанты, который у нас тоже есть.

– Вот и опробуйте, – сказал Чудотворцев.

– Мы начнем все-таки с вас.

В кабинете загорелся ровный, электрический, официальный свет. Обитая черной клеенкой дверь отворилась и, к удивлению Чудотворцева, вошел конвоир, а не товарищ Марина. Чудотворцева вывели в коридор и куда-то повели, он подумал было не расстреливать ли, но его вывели во двор (Чудотворцев забыл, когда в последний раз вдыхал свежий воздух), посадили в машину (на окнах Платон Демьянович увидел решетки), но и сквозь решетки он узнавал московские улицы своими отвыкшими видеть глазами. Машина выехала за город. Стояла глубокая ночь. Чудотворцев отчетливо почувствовал за решетчатыми окнами подмосковные леса. Через некоторое время машина въехала в населенный пункт, остановилась, и Чудотворцева повели в дом, в котором он узнал дачу № 7 по улице Лонгина. В саду раздавались странные крики. Чудотворцев не сразу догадался, что это кричат совы. «Вы участвуете в следственном эксперименте, – вежливо сказал Чудотворцеву один из конвоиров в штатском. – Потрудитесь найти то, что вам только что поручили найти». – «А хозяева арестованы?» – спросил Платон Демьянович. «Извините, но это к делу не относится», – ответил конвоир в штатском. Никто из хозяев не попадался Чудотворцеву на глаза. Его водили по комнатам, где, очевидно, шел обыск. Впрочем, никакого беспорядка не наблюдалось. Каждую вещь брали, осматривали и аккуратно клали на место… «Вы ведь знаете этот дом?» – спросили Чудотворцева. Платон Демьянович подтвердил, что знает. У него было отчетливое ощущение: обыскивающие старательно ищут, но боятся найти то, что ищут. Чудотворцева остановили перед старинным поставцом. «Видели вы эту вместимость раньше?» – спросили Чудотворцева. Чудотворцев признал, что видел. «И как вы думаете, что в ней?» – «Старинная посуда», – ответил Платон Демьянович без особой уверенности, но ответ его как будто всех удовлетворил. Обыск или следственный эксперимент на этом кончился. Чудотворцева отвезли назад и через несколько дней сообщили, что он приговаривается к тюремному заключению на десять лет.

Когда в камере прервалось тяжелое забытье, более похожее на прежние потери сознания, Платон Демьянович не ощутил дневного света, скудно, но все-таки проникавшего в камеру. Были все основания думать, что его лишил зрения свет Цуфилера. Каждое движение причиняло острую или тупую боль. Не уходи, да мысль о том, что допросы должны продолжиться. «Ад – это длительность, принудительная бесконечная длительность». Чудотворцев так и не узнал, сколько времени провел он за дверью, обитой черной клеенкой. Вероятно, чуть больше суток, но и в камере тянулась адская длительность. Чудотворцев только впоследствии оценил послабления тюремного режима, допущенные для него. Так, ему разрешили лежать днем, в дальнейшем этого ему не разрешали годами. Любопытно, что мысль о смерти не приходила Платону Демьяновичу в голову, а если приходила, то лишь как упущенная возможность. Смерть связывалась исключительно с расстрелом, а расстрел ему заменили адом. В аду не умирают. Даже невероятный в условиях тюремного режима визит врача в камеру (или то был просто костоправ?) воспринимался как продолжение вчерашней (вчерашней ли?) пытки. Медицинский работник даже не спросил заключенного Чудотворцева, как он себя чувствует. По-видимому, на него распространялось предписание не разговаривать с Чудотворцевым, так что медработник осматривал пациента на ощупь, и его прикосновения, выстукивания, а также переворачивания с боку на бок и со спины на живот напомнили Платону Демьяновичу пляску товарища Марины. Чудотворцев то и дело вскрикивал от подобного осмотра, и у него даже стало вырываться, рассчитанное на товарища Марину, машинальное: «Нет… нет… нет…» Но медработник оказался опытным; разновидностями пытки Чудотворцев счел вправление вывихов и некий грубый, но весьма действенный массаж конечностей. Медработник не обращал ни малейшего внимания на стоны и вскрики пациента, но вскоре после его ухода Чудотворцев убедился, что может передвигаться без посторонней помощи. Лишь зрение к Чудотворцеву не возвращалось, и он уже приучал себя к мысли, что больше никогда не заглянет в книгу Впрочем, его глаза уже реагировали на маленькое тусклое тюремное окошко. Потом туманно проступили немногие наличествующие в камере предметы, например миниатюрный, но намертво привинченный к полу столик. Чудотворцев принял за галлюцинацию стопку писчей бумаги на столике, но бумага на нем действительно лежала, как и остро зачиненный карандаш, буквально приглашающий заключенного Чудотворцева писать. Чудотворцеву вернули его прежние очки, но он сквозь них ничего не увидел. Ему принесли другие очки, также слишком слабые. Чудотворцева не водили в кабинет окулиста, выпуклые сильнейшие очки были подобраны и так. Первое, что написал Чудотворцев, было требование в тюремную библиотеку как отрывисто предложил ему надзиратель, старавшийся перед этим не смотреть заключенному в глаза. Платон Демьянович практически вслепую нацарапал требование, заказав Апокалипсис и «Эннеады» Плотина (то и другое по-гречески), и эти книги не сразу, но все-таки были ему предоставлены. К тому времени, когда их принесли, Платон Демьянович уже писал. И в режиме питания были некоторые поблажки, выражавшиеся, главным образом, в том, что заключенному давали чай. Так продолжалось недолго, и через несколько дней с хлебной пайкой утром приносили лишь кипяток, а потом баланду и кашу. При этом Платон Демьянович был уверен: если бы к ним в руки попался Царь Истинный, режим для него был бы таким же по принципу: «Изолировать, но сохранить», разумеется, если бы его тоже не расстреляли, хотя Царя Истинного вряд ли побуждали бы писать, как Чудотворцева, и Чудотворцев только улыбался про себя, вспоминая, как сам доказывал: «Богу угоден царь-поэт, а не царь-философ, царь Давид, а не Марк Аврелий, и даже не Соломон, хотя Соломон был и поэтом, воспевавшим Софию». Думал Чудотворцев и о том, что Сократу было свыше велено заняться музыкой, так не велено ли то же самое новому Платону?