Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

Баллин послал Вильгельму предупреждение — кайзеру лучше пока воздержаться от посещения Гамбурга, там его авторитет упал до нулевой отметки. Хильдегард фон Шпитцемберг буквально пригвоздила Вильгельма к позорному столбу: «Кайзер подрывает наши политические позиции и делает нас посмешищем в глазах всего мира, а его сынок прославился тем, что запатентовал новый вид запонок. Поневоле схватишься за голову: уж не в сумасшедшем ли доме все это происходит?»

Вильгельм никак не мог понять, в чем дело. 4 ноября один из его собеседников отметил в дневнике, что кайзер по-прежнему доволен собой и «даже не подозревает о жутком ущербе, который он причинил… Безнадежен!». 5 ноября Бюлов в разговоре со своим будущим преемником Бетман-Гольвегом оправдывался: «Я знал об этих высказываниях Его Величества не больше, чем до этого знал о его письме лорду Твидмауту, о его возражениях по поводу кандидатуры американского посла Хилла[13], о его послании из Свинемюнде баварскому принцу-регенту, о телеграмме принцу Липпе, не говоря уже о содержании его многочисленных речей — от „гуннской“ летом 1900 года до той, где он обрушился на „пессимистов“ после военных маневров 1906 года». Только когда Бетман сам стал канцлером, он понял, что Бюлов никогда не говорил ему правду, во всяком случае — всю правду.

Постепенно до Вильгельма стало доходить, к каким последствиям привело его интервью. Еще 6-го числа он пишет своему министру нечто, отражающее полную безмятежность духа. На следующей день появилась статья Гардена, которую можно было сравнить с залпом батареи шестнадцатидюймовых орудий. Журналист задал риторический вопрос: «Не пора ли королю и кайзеру подумать об отречении от престола?» В тот же день Гольштейн отправил послание Бюлову с предложением обдумать вопрос об ограничении полномочий кайзера. Показателен ответ канцлера отставному чиновнику: «Я уже действую в этом направлении. Попытаюсь сделать так, чтобы в событиях, приведших к нынешней ситуации, была достигнута полная ясность, и чтобы все это стало предупреждением на будущее — так дальше продолжаться не может».

Пресса и рейхстаг требовали крови. Кайзера клеймили как англофила — как он может править в стране, которая настроена против англичан? Вообще говоря, такая бурная реакция в ретроспективе представляется несколько странной. Высказывания Вильгельма на страницах «Дейли телеграф» были ничуть не хуже его прошлых речей. 8 ноября настала очередь либерального журналиста Фридриха Наумана беспомощно воздевать руки. В американском журнале «Сенчури» появилось очередное интервью кайзера — репортеру Уильяму Хейлу (Вильгельм, между прочим, принял его за священнослужителя). В ней говорилось, как сильно кайзер ненавидит Англию, и о том, что американцы и немцы вместе должны стать душеприказчиками Британской империи — после того, как она испустит дух под ударами со стороны индусов и китайцев.

Гольштейн источал желчь сильнее, чем обычно: «С таким положением надо заканчивать». Зашевелились принцы: если политики продолжат бездействовать, они лично призовут кайзера к порядку. В конце концов, 11 ноября Бюлов выступил в рейхстаге с ответом критикам. Он отметил нежелательные последствия, которые интервью вызвало в Германии — помимо желания автора, естественно, — и далее выразил свое «твердое убеждение, что Его Величество будет в будущем соблюдать сдержанность, в том числе в своих частных беседах, что представляется абсолютно необходимым с точки зрения интересов политического единства и авторитета короны. Если этого не произойдет, то ни я, ни любой из моих преемников не сможем нести возложенный на нас груз ответственности». В этот день Вильгельм вручал орден Черного орла графу Цеппелину, отметив, что появление первого дирижабля представляет собой «одно из величайших достижений в развитии человеческой культуры». Все заметили, что кайзер был рассеян, часто терял нить речи. Многим показалось, что он был недоволен тем, что не его, а награжденного газеты назвали «самым великим немцем двадцатого столетия».

О речи Бюлова в рейхстаге Вильгельм узнал на следующий день, будучи в Донауэшингене. Он расплакался и сквозь слезы назвал случившееся заочным смертным приговором в отношении абсолютно невинной жертвы. Он никогда не простил Бюлову его роли в истории с интервью «Дейли телеграф». Известно высказывание Шейдемана (социал-демократа и члена правительства Макса Баденского): Вильгельм «ненавидит Бюлова, как дьявол святую воду». Сам кайзер говорил графу Фридриху Фитцхуну, что канцлер «предал его в период ноябрьского кризиса. Мы до этого все делали вместе, и он никак не должен был говорить в рейхстаге, что считает мое поведение противоречащим конституции». Вильгельм считал: все было подстроено для того, чтобы разрушить его уверенность в себе и сделать Бюлова фактическим властелином страны или, как он выразился, «мажордомом» при беспомощном монархе. В этом он, пожалуй, заблуждался. Бюлов не проявил макиавеллизма — он просто пытался скрыть свое разгильдяйство.

Вильгельм вовсе не собирался из-за всяких политических неприятностей портить себе охотничий сезон. Он отправился в Экардзау, где вместе с Францем Иосифом пострелял оленей, некоторое время в качестве гостя императора провел в Шенбрунне, затем вернулся в имение Макса Фюрстенберга. Вел он себя несколько странно, о чем довольно пишет в своих мемуарах бывшая там австрийская принцесса Нора Фуггер. Ее брату кайзер вдруг ни с того ни с сего заявил, что ему нужно принять ванну. Сама принцесса отметила некую, мягко говоря, оригинальность одеяния, в котором он щеголял в Донауэшингене: «Охотничий костюм кайзера, который он сам себе придумал, являл собой необычное зрелище — кавалерийская шинель с тяжелыми золотыми аксельбантами на груди, как у генерал-адъютанта, на шее — крест, комбинация орденов Святого Иоанна и Рыцарей Тевтонского ордена, — тоже его собственное изобретение. Орден был изготовлен в единственном экземпляре — только для кайзера. На ногах у него были сапоги выше колен, из ярко-желтой кожи, с золотыми шпорами».

В Донауэшинген, как мы помним, Вильгельм приезжал охотиться на лис. Неизвестно, каким образом Фюрстенбергу удавалось собрать в своих угодьях такое их количество, чтобы удовлетворить охотничью страсть высокого гостя, — возможно, разводил или закупал. Во всяком случае, дело это было нелегкое, учитывая, с каким размахом действовал кайзер в истреблении несчастных животных: в тот год он застрелил 84 лисы из 134, «заготовленных» хозяином.

Вечерний наряд кайзера был не менее оригинален, чем охотничий: «Зеленый сюртук — под традиционный цвет Фюрстенбергов, черные бриджи до колен, длинные чулки, туфли с низким вырезом; под коленом — британский орден Подвязки, через плечо — лента ордена Черного орла, на шее — испанский орден Золотого руна; пуговицы на рубашке — в бриллиантах, так же, как и запонки; на пальцах — множество красивых перстней».

На Нору Фуггер, которой принадлежит это описание, большое впечатление произвело красноречие кайзера: «Он по любому предмету был готов прочесть целую лекцию». Его дискурс на тему о беспроволочном телеграфе, по ее мнению, мог сделать честь университетскому профессору. Принцессу поразило, как он, беседуя, ловко орудовал своим столовым прибором — комбинацией ножа и вилки. После завтрака, вспоминает она, он закурил свою обычную сигару и заговорил о поляках: «Насколько помнится, он был о них не очень высокого мнения». Дама несколько ревниво отнеслась к тому, что Вильгельм проявил особое внимание к графине Зальм, которая даже удостоилась аудиенции с ним тет-а-тет, но успокоилась, когда узнала, что кайзер лишь прочел той лекцию о протестанстве.

14 ноября произошел неприятный инцидент, окончательно расстроивший нервную систему Вильгельма. Граф Хюльзен-Хезелер решил отвлечь кайзера от горьких дум способом, который неоднократно и с неизменным успехом применял раньше, — он появился на импровизированной сцене переодетый женщиной (в светлом бальном платье принцессы), в шляпе с перьями и веером в руках. Исполнив шуточный танец, граф послал публике несколько воздушных поцелуев и исчез за кулисами под гром аплодисментов. Вдруг раздался грохот — артист-любитель упал замертво. Присутствовавший доктор зафиксировал смерть от разрыва сердца. Ужасное впечатление еще более усилилось тем, что музыканты продолжали играть как ни в чем не бывало. У Вильгельма случилась истерика, сменившаяся глубокой депрессией, которая длилась несколько недель.

В Потсдам он вернулся 16 ноября. На следующий день он встретился с Бюловом и после колебаний согласился с предложенными канцлером условиями и подписал соответствующее обязательство — не создавать проблем стране своими высказываниями. Он чувствовал себя глубоко униженным. 21 ноября состоялись похороны Хюльзена. Вильгельм производил впечатление человека, у которого в жизни рухнуло все. Берлинские улицы встретили его мрачным молчанием. В речи, произнесенной в здании ратуши, он говорил о «тучах, которые наверняка рассеются и никогда не бросят тень на отношения между мною и моим народом». Текст был написан Бюловом, который подавал кайзеру листок за листком — чтобы тот, не дай Бог, не запутался и не наговорил лишнего.