Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

Вскоре после кончины «дядюшки Берти» Баллин вновь отправился на рандеву с Касселем. Все политики, с которыми ему довелось встретиться, были единодушны — кайзер прекрасно показал себя во время похорон Эдуарда и произвел на всех хорошее впечатление. Вильгельм и впрямь был неплохим шоуменом.

В начале 1911 года король Георг пригласил Вильгельма посетить Великобританию по случаю открытия памятника королеве Виктории перед Букингемским дворцом. Кайзер прибыл на «Гогенцоллерн» 11 мая в сопровождении супруги и дочери Виктории Луизы. Визит длился немногим более недели. Состоялся ряд бесед с британским военным министром лордом Холденом, вопросы политики, как известно, не затрагивались. Вновь лондонцы радостно приветствовали германского кайзера. Баллин отмечал, что Вильгельм «в настоящее время представляет собой одну из самых популярных личностей в Англии». Момент казался подходящим для достижения взаимопонимания и соглашения. Инцидент с «Пантерой» положил конец этим надеждам.

Летом 1911 года Вильгельм размышлял на тему, что означала бы война в современных условиях. «Ты бы не отнесся к этому так легко, если бы всем твоим сыновьям пришлось отправиться на фронт», — заявил он Мюллеру. «Война — не самое большее зло», — отозвался начальник его военно-морского кабинета. Война и в самом деле, казалось, стояла у порога. 26 июня 1911 года Кидерлен сделал для себя лаконичную заметку: «Корабль: одобрено», а 1 июля германская канонерка «Пантера» вошла в агадирскую гавань. Предлогом была защита германских интересов в южном Марокко, которое может подпасть под французское господство. Демонстрация силы была воплощением непродуманной идеи министра иностранных дел Германии. Сохранивший трезвость мышления Мюллер утверждал, что он с самого начала был ее противником. Франция и Великобритания были застигнуты врасплох, общественность Германии пришла в восторг. Германский посол в Париже потребовал Конго в качестве компенсации за согласие на установление французского протектората над Марокко. Интерес Вильгельма к французской Африке быстро испарился. Каково было истинное отношение кайзера к посылке «Пантеры» — это до сих пор вопрос спорный.

В результате от популярности Вильгельма в Англии ничего не осталось. Он не прибыл на коронацию Георга, состоявшуюся 22 июня, послав вместо себя Вилли Маленького с супругой.

21 июля британский премьер Ллойд-Джордж произнес воинственную речь в лондонском Меншен-Хаусе — ответ на «прыжок пантеры». Вильгельм в это время был в «северной экспедиции» и узнал о содержании во время остановки для бункеровки в Бергене. На борту императорской яхты шушукались: быть войне! Вильгельм запаниковал: а вдруг Британия нанесет неожиданный удар? Он попытался прояснить ситуацию у Кидерлен-Вехтера, который, как всегда, был среди почетных участников турне. Того понять было очень трудно. Он заявил, что Марокко — неподходящее место для немецкой колонизации, что в случае военного конфликта Британия выступит на стороне Франции и пользы от нынешних союзников для Германии при этом никакой не будет. «Его Величество молчал, что означало согласие». МИД был возмущен такой позицией кайзера; Кидерлен-Вехтер, сделав поворот на 180 градусов, пригрозил отставкой — уход от риска войны равносилен признанию поражения. Тирпиц впоследствии сравнил марокканский эпизод с Ольмюцкими постановлениями 1850 года, которыми Австрия грубо унизила Пруссию, Бисмарк эту традицию пересмотрел.

Ревентлов обрушился и на кайзера, и на канцлера: оба заняли, по его мнению, антивоенную позицию. Когда в конце июля «Гогенцоллерн» причалил к пирсу Свинемюнде, на берегу уже ждал Бетман-Гольвег. Вильгельм передал ему то, что ранее услышал от Кидерлен-Вехтера: его беспокоит, что Британия выступит на стороне Франции, что нынешние союзники Германии не имеют для нее никакой ценности и следует несколько умерить претензии в отношении французского Конго. Вильгельм и в самом деле не желал войны — он хотел лишь несколько усилить давление на англичан. «Националь цейтунг» метала громы и молнии, утверждая, что речь идет о чем-то еще более унизительном, чем даже Ольмюц, и вопрошая: «Неужели старая Пруссия умерла? Неужели мы стали расой трусливых баб?» Не осталась неприкосновенной и особа императора: Вильгельма во Франции называют «Гильомом Робким, ягненком в львиной шкуре».

17 августа в Вильгельмсхоэ Вильгельм провел совещание со своим окружением. Было решено не предпринимать каких-либо шагов, могущих привести к войне, — тем более что Австрия не проявляет готовности поддержать своего союзника. В конечном счете Германия все же получила компенсацию — 275 тысяч квадратных километров территории в Конго в местности, обильно населенной мухами цеце, и соответственно люди, находившиеся там, были подвержены эпидемии сонной болезни. Немцы считали, что французы их надули. Мольтке бушевал: ему не дали возможности показать, что такое его армия в бою. Характерно сделанное им тогда заявление: «Если мы еще раз вынуждены будем убраться с поджатым хвостом, если мы опять не сможем решиться открыто заявить, что готовы пустить в ход меч, тогда я потеряю веру в будущее Германии и уйду в отставку…»

V

Именно в это время Вильгельм Маленький стал главным оплотом фронды военной партии. «Ястребы», недовольные Вильгельмом Робким, сделали ставку на его сына и наследника. В глазах националистов кронпринц предстал в качестве центральной фигуры политической жизни и основного рычага, призванного освободить кайзера из-под влияния англофилов, политиков-традиционалистов и «еврейских советников». Начавшаяся избирательная кампания показала, что успех правых, достигнутый на «готтентотских выборах» 1907 года, был кратковременным и преходящим феноменом. Социал-демократы вновь одержали убедительную победу. Военная партия нашла обычное объяснение: виноваты опять-таки евреи.

27 августа в речи, произнесенной в Гамбурге, Вильгельм вновь призвал к усилению германской торговой экспансии: «Нам не следует удивляться тому, что успехи в мировой торговле, достигнутые нашей недавно объединившейся страной, вызывают у многих за рубежом беспокойство. Я, однако, придерживаюсь того мнения, что соревнование в сфере коммерции — это вполне здоровое явление. Она необходима для наций и народов, поскольку стимулирует их на новые достижения». Но торговля, в представлении кайзера, предполагала наличие мощного флота. Осенью в Роминтене Вильгельм продолжал потрясать воздух: больше линкоров, больше крейсеров! Они необходимы для того, чтобы «мы могли быть уверены, что никто не оспорит наше законное место под солнцем».

Между кайзером и канцлером пробежала черная кошка. В Губертусштоке, охотничьем заказнике, Вильгельм охотнее всего общался с Теодором Шиманом и профессором Рейнхольдом Козером — автором популярной тогда биографии Фридриха Великого. С Бетман-Гольвегом кайзер говорил исключительно по необходимости. Его не пригласили ни в Роминтен, ни на последующую экскурсию по Мазурским озерам. Позже Вильгельм перевернул все с ног на голову: оказывается, это канцлеру нечего было сказать своему господину, и Бетман совершенно зря жалуется на то, что у него не было возможности поговорить с ним: «Он сам виноват. Почему он не поехал в Роминтен? Не я к нему, а он ко мне должен приспосабливаться. Я ничего не знаю о том, как идут политические дискуссии. Месяц назад я ему сказал, чтобы он обдумал, кто будет новым послом в Лондоне. Бесполезно: до сих пор никаких предложений».

Бетмана подводила его чрезмерная приверженность политесу. Он, например, не хотел тревожить кайзера по воскресеньям. Вильгельм не мог этого понять: «Если бы имперский канцлер знал мой распорядок, он бы понял, почему я его хочу видеть именно в воскресенье. Краткая аудиенция нам обоим ничего не даст, а во время прогулки он может мне подробно обо всем рассказать. Но в будние дни мне некогда: сразу после завтрака и обеда я отправляюсь на охоту».

Политический кризис длился всю осень 1910 года.[14] Канцлер не появлялся на глаза кайзеру в течение трех недель, и Вильгельм решил было заменить его фельдмаршалом Кольмаром фон Гольцем. Бетман «слишком много раздумывает и слишком боится Англии, но я не позволю Англии диктовать мне, что можно и что нельзя. Я сказал имперскому канцлеру, что он должен учесть, что мои предки — это Великий Курфюрст и Фридрих Великий, которые не тянули с решениями, когда они назрели», — заявил канцлер. Красиво сказано, только бездетного Фридриха предком называть как-то странно…

Инцидент с «Пантерой» подтолкнул Тирпица с еще большей энергией драться за ассигнования на военный флот. Он бомбардировал Вильгельма вырезками из английской прессы с антигерманскими материалами. Вильгельм был уверен: выступи канцлер за увеличение ассигнований на флот — его популярность возросла бы. По его мнению, Бетману следовало бы больше прислушиваться к мнению общественности, а не демонстрировать высокомерное пренебрежение к нему. Канцлер со своей стороны еще не оправился от агадирской травмы; он был уверен, что гонка морских вооружений неизбежно приведет к войне с Великобританией. Тирпиц рассуждал по-другому: если у Германии будет достаточно мощный флот, то англичане благоразумно предпочтут остаться нейтральными. Бетман обратился за поддержкой к адмиралу Хольцендорфу. Его аргументация звучала просто и убедительно: война будет означать гибель того, «что дороже всего для кайзера, — его флота». Бетману удалось привлечь на свою сторону не только Хольцендорфа, но и начальника морского штаба адмирала фон Хеерингена, а также главу морского кабинета Мюллера, по мнению которого, Вильгельм здорово ошибается насчет настроения общественности.