Легенды - Стивен Кинг

У северных ворот замка мы увидели неприглядную вырубку с торчащими пнями и почерневшей от огня травой — оживленный город Эркинчестер, раскинувшийся ныне у подножия замка, никому еще и во сне не снился. Да и не весь подлесок еще вырубили. Зеленые побеги цеплялись за стены ветхой привратницкой, росли в трещинах каменных столбов, оставшихся от былых ворот, свисали длинными косами в проем.

— Видите? — Господин Сулис простер свои сильные руки так, словно он сам придумал и создал эту пустыню. — У нас будет самый большой и древний дом на свете.

Когда он ввел мою мать через порог в руины замка, она начертала над сердцем знак Древа.

Теперь я знаю многое, чего не знала в тот первый день, когда мы приехали в замок. Знаю, что из россказней о замке было ложью, а что — истинной правдой. Не вызывает никаких сомнений то, что северяне в самом деле здесь жили. За свои годы я нашла много их монет с грубым "Ф", знаком их короля Фингила, и сохранились сгнившие остовы их деревянных хижин во Внешнем Дворе — их обнаружили люди моего отчима, когда работали там. А если северяне были, то легенда о драконе тоже может быть правдой, как и страшное предание о том, как северяне перебили бессмертных обитателей замка.

Но я не нуждалась в таких наглядных доказательствах, как монеты или развалины, чтобы знать, что наш дом полон духов. Это я поняла как нельзя яснее в ту ночь, когда увидела явившегося в огне.

Быть может, кто рос в Наббане или в другом большом городе на юге, был бы не так поражен видом замка, но я была ребенком Озерного Народа. Самым большим зданием, которое я видела до сих пор, была наша городская ратуша — а ее можно было упрятать в любом крыле замка так, что потом никто бы не нашел. В тот день мне стало ясно, что такой замок и правда могли построить только великаны.

Крепостная стена уже поражала детское воображение — в десять моих ростов, сложенная из таких огромных камней, которые, конечно же, лишь руки великанов могли водрузить на место. Но внутренние стены, там, где они еще сохранились, были не только огромны, но и прекрасны. Их построили из блестящего белого камня, отшлифованного, как драгоценный. Сами камни были такой же величины, как во внешней стене, но примыкали друг к другу так плотно, что каждая стена издали казалась цельным изогнутым бивнем, брошенным на склон холма.

Многие из первоначальных строений замка сгорели или были снесены, а их камни пошли на постройку башни северян — пузатой, как бочка, но очень высокой. В другом месте громадное сооружение людей из Риммерсгарда подавило бы собой все остальное и приковало к себе все мое внимание — но в другом месте не было Башни Ангела.

Тогда я еще не знала, как она называется — да у нее и не было имени, потому что фигура на ее вершине едва виднелась снизу, — но в тот миг, как я увидела ее, я поняла, что такой больше нет на всем свете, и детское суждение в кои-то веки оказалось верным. Вход в нее загораживали груды щебня, который северяне так и не успели убрать, и стены в нижней части кое-где потрескались и обвалились от какого-то невообразимого сотрясения, так что остался только голый камень — но она по-прежнему вонзалась в небо, как большой белый клык, выше всякого дерева, выше всего, что могли построить руки смертных.

Полная восторга, но и страха тоже, я спросила у матери, не свалится ли эта башня на нас. Она попыталась успокоить меня и сказала, что эта башня стоит здесь дольше, чем я могу себе представить — быть может, еще с тех пор, когда на Королевском озере и людей-то не было; но это лишь вызвало у меня новые, еще более странные мысли.

Последние слова, которые сказала мне мать, были;

— Принеси мне коготь дракона.

Сперва я подумала, что перед смертью ее память вернулась к первым дням нашей жизни в замке.

Сказка о драконе из замка, прогнавшем прочь северян, была так стара, что никого уже не пугала, но маленькая девочка все еще принимала ее близко к сердцу. Солдаты моего отчима приносили мне гладко отшлифованные камешки и говорили: «Смотри, это обломки красного драконова когтя. Дракон живет в глубоких подвалах, но по ночам иногда вылезает наружу и вынюхивает маленьких девочек, чтобы съесть их!»

Поначалу я верила. Но потом, когда я подросла и стала не столь впечатлительной, россказни о драконе вызывали у меня одно лишь презрение. Теперь же, в старости, меня снова преследуют сны о нем. Порой даже наяву. Мне кажется, я чувствую его там, во тьме под замком, чувствую, когда на пару мгновений прерывается его долгий, глубокий сон.

Поэтому в ту ночь, когда умирающая мать попросила меня принести ей коготь дракона, я подумала, что ей вспомнилось нечто в этом роде. Я хотела уже пойти и поискать те старые обломки, но ее сенная девушка Ульса, которую наббанийцы называли горничной или камеристкой, сказала мне, что матери не это нужно. Коготь дракона, объяснила она, — это талисман, который помогает страдальцам умереть легко и быстро. Ульса говорила это со слезами на глазах — мне думается, она была в достаточной степени эдонитка, чтобы осудить эту затею, но оставалась разумной молодой женщиной и не тратила времени попусту, рассуждая, правильно это или нет. Она сказала, что такую вещь можно достать только у Ксаниппы — эта женщина жила в селении, которое выросло за стенами замка.

Я уже вступила в пору созревания, но была совсем еще ребенком, и необходимость даже ненадолго выйти из замка в ночное время пугала меня; но об этом просила мать, а отказ умирающему в его просьбе считался грехом задолго до того, как Церковь начала поучать нас, что хорошо, а что плохо. Я оставила Ульсу с матерью и вышла в дождливую ночь.

Ксаниппа прежде была шлюхой, но потом, состарившись и растолстев, решила сменить ремесло и стала заниматься травами. В ее жалкой хижине, стоявшей за юго-восточной крепостной стеной, у Королевского леса, было дымно и клубились дурные запахи. Волосы Ксаниппы, перевязанные красивой когда-то лентой, были точно воронье гнездо. Ее лицо, в молодости, должно быть, круглое и миловидное, совсем заплыло жиром и походило на выловленную неводом рыбу. Притом она так отяжелела, что не вставала с табурета у огня все время, пока я была там — как и большую часть своего дня, полагаю.

Поначалу она отнеслась ко мне очень подозрительно, но, узнав, кто я, чего я хочу, и разглядев как следует мое лицо, приняла у меня три мелкие монеты и велела подтащить поближе к огню обшарпанный сундучок. Сундучок, как и его хозяйка, явно знавал лучшие времена и когда-то был красиво расписан. Ксаниппа водрузила его себе на живот и принялась копаться в нем с большой ловкостью, как-то не вязавшейся с ней.