Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Числов откатился от Живчика в сторону и засадил очередь из автомата по боевикам, заходившим на пулеметчика с фланга. Один – бородатый, немолодой уже – упал и завыл что-то. Его подхватили под руки свои и потащили в укрытие – но тут уж пацаны постарались – накрыли всех троих стволов с семи одновременно. Квазимодо еще туда и из подствольника сунул…

…И все с надеждой всматривались в небо, все ждали чуда – вполне конкретного, в виде вертолетов прикрытия, которые огнем бы отбросили духов, размолотили бы их. А потом села бы рота с минометами и безоткатками – вот тут бы уже и другой разговор пошел…

…Числов в небо не смотрел. Он в чудеса не верил. Но кто сказал, что они не случаются? Услышав гул вертолета, Числов решил сначала, что у него слуховая галлюцинация.

Но тут рядом вскинулся Живчик:

– Наши… Товарищ капитан… Наши!!!

В небе над ними делал круг один-единственный вертолет.

– Хрен там наши! – заорал Числов. – Видишь, он один! Огонь!

Все, на что даже боялся надеяться капитан, – это то, чтобы «вертушка» хоть огнем бы чуть-чуть поддержала. Он перевернулся на спину и достал сигнальную ракету.

…А это и вправду был случайный вертолет, который просто слегка сбился со своего курса. Бой в ущелье заметил первый пилот, подполковник, летавший еще в Афгане. Он и ткнул рукой второго пилота:

– Денис, глянь-ка… по твоему борту – бой идет… Глянь, глянь… Ни хрена себе, славян зажали… Смотри, сколько накрошили…

Снизу пошли сигнальные ракеты – одна, другая, третья, четвертая.

– Командир, – занервничал второй пилот, молодой еще совсем капитан. – Обходим, командир. Давай влево. Заденут же…

Подполковник потемнел глазами, сжал упрямо губы и доложился «базе»:

– Я «56-й». Иду на вынужденную. По-моему, бак зацепило, когда взлетал. Проверюсь. Квадрат 3844.

– Командир, вы что? За это же прокурор…

Подполковника аж перекосило:

– Срал я на прокурора! Там наших мочат! Дуй в салон с автоматом. Мои рожки возьми! Помоги пулеметчику. Из блистера. Второго. С правого борта – огонь! – Второй пилот даже рот раскрыл от ужаса, но командир уже завелся не на шутку: – Молчать и не сопеть! Вон на хер из кабины!

«Вертушка» прошлась с ревом по кольцу атакующих боевиков. Те пытались стрелять по вертолету из пулеметов, автоматов и гранатометов – но их буквально задавили огнем. Кроме того, боевики наверняка решили, что следом за Ми-8 должны, по обыкновению, прилететь «крокодилы»[124], а «крокодилов» они боялись – вот и начали заранее прятаться.

– Вот чертушка, – прошептал Числов, не веря своим глазам, когда вертолет из крутого разворота явно пошел на посадку. – Ах ты родной-хороший…

«Вертушка» зависла над площадкой, едва касаясь консоли грунта. Со всех сторон к машине подбежали десантники, таща раненых и убитых. Числов что-то орал и не слышал сам себя. Он, Квазимодо и Кузьмин прикрывали срочную погрузку – да это даже и не погрузка была, а… раненых просто забрасывали в салон. Больше всего Числов боялся, что машину вот прямо сейчас сожгут выстрелом из гранатомета – и вот тогда уже все. Тогда точно – все… Но обошлось. Капитан запрыгнул в вертолет последним, когда «вертушка», натужно воя, уже пошла вверх. По чести говоря, он смутно помнил последние минуты на этой чертовой площадке. Все было словно в бреду…

Перегруженный донельзя вертолет вырвался из района боя. Однако все понимали, что это только полдела. Большую высоту машина по понятной причине набрать не могла, а со скал какой-нибудь дух вполне мог прямо в бочину засадить. И такие случаи бывали…

Числов сидел в теснейшей куче-мале в салоне и, как заведенный, шептал:

– Вот суки, вот падлы ебанные…

И при этом капитан даже сам, наверное, не смог бы точно сказать, кого, собственно, он имеет в виду – боевиков или… Скорее всего – и тех и других…

…«Вертушка» добросила эвакуированный взвод Числова прямо на родной «бугорок» – благо что он был «по пути». Правда, командир вертолета не выключал двигателей – топливо заканчивалось. Числов даже ни познакомиться, ни толком поблагодарить подполковника не успел. Руку только пожал. А еще они в глаза друг другу посмотрели. И в этом обмене взглядов было все. Иногда слова бывают лишними…

…Конечно, при таких потерях о десантировании роты речь уже не шла – даже если бы вдруг прибыли все необходимые вертолеты. Самохвалов доложился «наверх», выслушав доклад Числова. Ротный ничего не стал говорить капитану – молча обнял и отправил в баню…

…Ближе к вечеру из моздокского госпиталя прибыл эвакуатор Ми-8 под прикрытием двух «крокодилов» – Ми-24. Субтильный медик-старлей, руководивший эвакуацией, прибыл, судя по внешнему виду, прямо из операционной – на нем были ярко-зеленые штаны, такая же рубаха и шапочка и только поверх этого «прикида» – бушлат. Он метался с капельницами между раненых, не обращая внимания на крики пожилого уже вертолетчика в обшарпанном оранжевом шлеме с надписью «Майер» под полустертой птичьей эмблемой:

– Темнеет быстро! Я вообще никуда, на хер, не полечу! Лучше сразу охрану ставь!

Кто-то из грузивших «трехсотых» десантников вступился за медика:

– Заткни клюв, стрекозел!

Вертолетчик завертел головой, пытаясь понять, кто это крикнул, конечно, не понял, махнул рукой и забормотал уже тише, так, что и не разобрать почти было:

– …Сказали: сел – не выключайся, сразу – взлет. В темноте… нижняя кромка… «скальпель» херов… над Бамутом…

На него не обращали внимания.

Старлей быстро сделал Димке Гущину, пришедшему в себя только на «бугорке», укол и ободряюще улыбнулся:

– Погоди, земляк… Это – тьфу, царапина… Мы щас…

Гущин дрогнул уголками губ и снова закрыл глаза.

Старлей глянул на окровавленный циферблат часов – они были надеты прямо поверх длинных (до локтей) перчаток – и закричал почему-то не Самохвалову, а прапорщику-медику Марченко:

– Слышите, фельдшер?! Все! Ни «двухсотых», ни с иссечением не беру. Все! У меня места нет – бак в салоне! Все! Майер – поднимайте «крокодилов»!

Ми-8 и два Ми-24 быстро ушли в темнеющее небо, оставив на «бугорке» убитых – им все равно уже нельзя было помочь – и посеченного осколками пулеметчика Феофанова, ранения которого допускали, по крайней мере, не срочную эвакуацию…

Феофанов сидел, привалившись к колесу «таблетки»[125]. Он кутался в синее солдатское одеяло, из-под которого виднелась разорванная окровавленная майка. Его трясло, а когда затих шум вертолетов, стало слышно, что парень рыдает во весь голос. Самохвалов молча погладил раненого по голове, вздохнул и пошел прочь. Прапорщик Марченко накинул на Феофанова свой необъятный бушлат и попытался успокоить парня:

– Ну-ну… Щас. Мы тебя в нашу санчасть… Не хуже госпиталя. Только баб нет… Еще мазью смажем, перебинтуем начисто…

Феофанов продолжал плакать, и прапор заговорщицки подмигнул ему:

– Сто грамм примешь? Тебе и не надо в госпиталь…

Феофанов кивнул, но заревел почему-то еще громче. Отчаявшись, Марченко пнул пулеметчика сапогом под коленку, потом под другую:

– Видишь, ноги – целы! И руки, блядь, на месте!

Для пущей убедительности прапор еще сунул Феофанову под нос здоровенный кулачище:

– А это видишь?!

– Да-а, – сказал Феофанов, догадливо перемогая свою истерику. Марченко кивнул и перевел взгляд на завернутые в плащ-палатки тела.

– А пацаны вот уже ни хера не увидят…

…Вечернее построение проходило уже в темноте, как только в роту примчался полковник Примаков. Голос Самохвалова срывался на февральском ветру:

– …Головные уборы снять! Вечная память десантникам разведвзвода, павшим смертью храбрых при выполнении боевого задания. Младший сержант Крестовский Виктор Павлович. Ефрейтор Петров Александр Петрович. Рядовой Кныш Юрий Евгеньевич. Рядовой Сухоручко Виталий Иванович…

(Сухоручко умер от ранений уже на «бугорке». Марченко еще говорил, что это ранение, в принципе, не было смертельным, просто «сердце шока не приняло».)

– …Головные уборы надеть!..

Погибших поминали ночью – кто как. Бойцы в основном, конечно, «всухую». Но у некоторых были заначки. Маугли, Веселый и Ара отправились к разведчикам с половиной фляжки водки. Веселый, Живчик и погибший Крестовский корешились, так как были «зёмами» – все трое из Питера. На всех водки хватило буквально чтобы чуть лизнуть. Выпили молча. Потом, закурив, Маугли сказал:

– Да… У Вити классный дембельский альбом был. Аккуратный такой. Маленький, но все – чики-чики…

Через паузу Кузьмин помянул Кныша:

– Кнышка, кабы жив был – опять бы пошел на покойников смотреть. Он говорил – волю закаляет.

Помолчали еще, потом шмыгнул носом Живчик: