Выигрывать нужно уметь (сборник) - Виктор Пронин

Да, ребята, да! И не надо себе морочить голову, пудрить мозги и убеждать в том, что вы не такие, как все.

Не надо.

Точно такие же. А ваши доводы о цвете волос, массе тела, шерстистости на голове или в других местах приберегите для других бесед. Может быть, этими своими качествами вы действительно отличаетесь, но только в этом, только в этом.

И не надо нас дурить.

Пример несчастного Евгения доказывает правильность этой мысли – опасно быть счастливым, не радуйтесь при свидетелях, не возникайте без особой надобности. Да, Евгений обладал способностью становиться совершенно счастливым человеком. Никакая вещь или ее отсутствие, никакая мысль, предчувствие, тоска-хандра, расположение какого-либо человека или его откровенная ненависть не нарушали, более того, не омрачали его всепоглощающего состояния счастья. Такое случалось у него нечасто, такое ни у кого не может быть часто, если вам вообще это состояние знакомо. Счастливым Евгений становился примерно два раза в год, и продолжалось это около недели. Оно и не могло продолжаться дольше, потому что требовало таких душевных затрат, что попросту обессиливало Евгения, он не помнил себя и не узнавал ближних.

Так бывает. И если вас не посещало такое состояние... Ну что сказать... Авось посетит.

Евгений заранее чувствовал приближение такого своего состояния, с нетерпением ждал его, но в то же время и боялся. Это как встреча с потрясающей красавицей, в которую вы безумно влюблены. Да, вы ждете этой встречи, вы делаете все, чтобы она состоялась, не жалеете себя, ближних, денег... Господи, да вы ничего не жалеете! Но в то же время, признайтесь, вы боитесь этой встречи, зная, что она может кончиться чем угодно, тем же счастьем, будь оно неладно! А бывает, бывает, что вы тайком от себя хотите, чтобы эта встреча не состоялась.

Могу сказать более определенно – ничего в жизни Евгений не боялся так, как этого своего счастливого состояния, и в то же время ничего не ждал с таким терпением, как опять же невыносимого своего счастья. Никакой оговорки, ребята, – счастье чаще всего такое же невыносимое, обессиливающее и точно так же может размазать вас по жизни, как и самое горькое горе.

Говорю это не потому, что мне так кажется, а потому, что знаю это по себе. Твердо знаю.

Ну да ладно, возвращаемся к Евгению, изнывающему от саднящей неопределенности. Еще вечером он почувствовал, что оно совсем близко, это состояние. Он всегда это чувствовал по каким-то неуловимым признакам – становился рассеянным, не все видел, что было перед глазами, не все слова, обращенные к нему, слышал, а если и отвечал, то невпопад, из чего можно было заключить, что тем словам, которые все-таки протискивались в его сознание, он придавал совершенно другое значение, да что там значение он просто слышал другие слова.

И близкие люди понимали – кажется, приближается. И многозначительно переглядывались.

В тот вечер ужинал Евгений без аппетита, односложно отвечал на вопросы жены, старательно улыбался, когда чувствовал, что кто-то рассказывает смешное. Потом, когда совсем уже стемнело, он вышел на крыльцо. Прямо над головой, как живые, мерцали звезды. Евгений не удержался и приветственно махнул им рукой. Звезды он видел, как из колодца, и потому они казались ему необыкновенно яркими, крупными, сочными. Стены этого колодца представляли собой многоэтажные дома, которые со всех сторон окружали его глинобитное жилье. Почти все окна в домах были темными, и только внимательно присмотревшись, можно было заметить в них слабое голубоватое свечение – в квартирах, забыв обо всем на свете, забыв друг о друге, смотрели телевизоры – взрыв в Израиле, наводнение в Мексике, землетрясение, естественно, в Японии.

Евгений долго сидел на крыльце, прислушиваясь к шелесту листвы, к ворчанию собаки в углу двора, к негромкому говору где-то в темноте. Чуть слышно пролетел самолет, время от времени мигая красным фонарем. Казалось, по земле неслышно прошел великан, где-то там, у самых звезд, иногда затягиваясь сигареткой. Вот она и вспыхивала красным незлобивым огнем.

Сзади подошла жена и села рядом.

– Что с тобой? – спросила она, чуть коснувшись плечом. – Ты сегодня какой-то не такой... Ты здоров?

– Вполне. Все в порядке. – Он похлопал ее ладонью по колену.

– Так и будешь сидеть?

– Подышать вышел.

– Пошли в дом... Уже поздно.

– Иди, я сейчас.

– Уже все легли, Женя.

– Иду, – сказал он, обернувшись. – Уже иду.

Когда жена открывала дверь, из дома брызнуло ярким светом, и снова наступила темнота.

Евгений волновался.

Он всегда волновался, когда чувствовал, что приближается ЭТО. И сейчас он уже знал, что ложиться спать нет никакого смысла, ОНО уже близко. ОНО уже совсем рядом и, кто знает, кто знает, может быть, сидит рядом с ним на крыльце невидимым сгустком темноты, остановившимся ветром, облачком неизвестной никому энергии...

Да, ОНО действительно здесь, рядом, на крыльце. Евгений почувствовал, как в душе его нарастает какой-то подъем, радость, счастье. Оно уже захлестывало его, как река в половодье, и в нем, в этом счастье, тонули мелкие обиды, которые совсем недавно так удручали, угнетали его, тонули маленькие, мелкие чувства вроде желания что-то купить, что-то кому-то доказать, ему вдруг на какое-то мгновение стало стыдно за свое стремление казаться выше кого-то, умнее, достойнее, получить большую зарплату, сэкономить на покупке ненужной вещи... Воспоминания обо всем этом были мучительны, но они тут же исчезли, развеялись.

Евгений почувствовал себя выше всей этой суеты, он ощутил в себе всеобъемлющую доброту, великодушие, как-то разом вдруг простил мелких, пакостливых, завистливых людишек, которые, казалось, только тем и были заняты, чтобы испортить ему жизнь. Секретари и их начальники, вахтеры, контролеры-ревизоры, словно чувствуя его беззащитность, ежедневно набрасывались на него, как пираньи, во всеоружии своих прав и обязанностей.

Всех их он простил и не просто простил – он их понял, посочувствовал им. И знал в то же время, что если он кого-то ненавидит в жизни, то невозможно выразить свою ненависть сильнее, чем через доброжелательность и прощение. Он это знал, но эта мысль была где-то очень далеко, как бы даже и не в нем самом, а в ком-то другом, но и в том она была загнана в угол, завалена, задавлена и смята.

– Ты еще долго будешь там сидеть? – услышал он голос жены из распахнутого окна.

– Иду, – повторил Евгений в который раз и поднялся. Но пошел не в дом, а в темноту, к деревьям. Здесь, под тяжелыми ветвями, было совсем темно, и он пробирался на ощупь, неслышно ступая по мягкой вскопанной земле, присыпанной первыми опавшими листьями. Его рука наткнулась на теплый шершавый ствол, по лицу скользнули пыльные листья. Гулко упало на землю яблоко. Мимо невысокого забора прошли двое, и он затаился в листве, опасаясь, что его могут увидеть – ему не хотелось, чтобы его видели в этот момент, он почему-то был уверен, что тогда все может нарушиться и его состояние пропадет.

Вдруг он услышал, как у кого-то в большом доме на балконе хрипло заорал петух.

И словно только этого петушиного крика ему и не хватало. Теперь ему не нужно было о чем-то думать, сомневаться, опасаться последствий, мучиться собственными словами, невысказанными мыслями, жалостью и виной непонятно в чем, перед кем, его часто охватывало просто ощущение вины. Теперь Евгению нужно было только делать, только поступать, он хорошо знал, как дальше себя вести, потому что ЭТО с ним уже было не один раз.

Евгений, торопясь, суетливо снял туфли, быстро сдернул носки и впился босыми ступнями в теплую землю. И сразу же почувствовал, как пальцы его погружаются все глубже. Пальцы вытягивались, становились тоньше и уходили, уходили в глубь земли. А земля становилась более влажной, более прохладной. Так бывало с ним, когда он как-то был на море – стоило нырнуть в глубину, и вода сразу делалась холоднее, а возле самого дна даже обжигала холодными струями.

Он сладостно потянулся и понял, что в эти самые мгновения вытягивается все его тело, становится тоньше, длиннее, прочнее; зажмурив глаза, ощущал, как тело покрывается шершавой корой. Евгений поднял руки, и они потянулись, удлинились, начали ветвиться, из них появились свежие прохладные листочки. Это был болезненный момент, но боль была сладостной, какая бывает при расковыривании заживающей ранки. А когда налетел порыв ветра и Евгений услышал шелест листьев, он понял, что шелестят его листья, что это он гнется на ветру и тянется навстречу лунному свету. Ему приятно было чувствовать и понимать, что все его листья свежи, зелены, на них нет дневной пыли, поскольку появились они и распустились совсем недавно, а потому никакой ветер не сорвет сейчас ни единого его листочка.

Но так же ясно и даже с какой-то горечью он понимал, что уже к утру станет таким же деревом, как и все остальные вокруг, – с редкими желтыми листьями, которые можно сравнить с человеческой сединой. Да, скоро осень, листья облетят, и голые промерзлые его ветви будут черными прочерками торчать на фоне бестолковых громадных домов.