В поисках древних кладов - Уилбур Смит

— Это выстрел настоящей охотницы, — восторженно заявил капрал. — Пара сантиметров выше, и пуля отскочила бы от черепа, пара сантиметров ниже, и она прошла бы мимо мозга.

— Сакки, — голос Робин все еще дрожал, — где Сакки?

Он был еще жив, и его на одеяле отнесли в лагерь. Раны готтентота были ужасны, и доктор понимала, что нет ни малейшего шанса спасти несчастного. Одна рука от запястья до локтя была изжевана так, что не осталось ни одного осколка кости крупнее, чем кончик ее пальца. Одна нога была оторвана выше колена, лев начисто откусил ее и проглотил в один прием. Его таз и позвоночник были изгрызены, через разрыв в диафрагме ниже ребер при каждом вздохе выступал крапчато-розовый край легкого.

Робин понимала, что пытаться разрезать и зашить это ужасающе изорванное тело или отпилить культи раздробленных костей — значит причинять человеку ненужные муки. Она положила его у костра, осторожно прикрыла зияющие раны и укутала в одеяла и кароссы — накидки из звериных шкур. Она дала ему дозу лауданума, такую мощную, что та сама по себе была почти смертельной. Потом села рядом с Сакки и взяла его за руку.

«Врач должен знать, как дать пациенту умереть с достоинством», — говорил ее профессор в Сент-Мэтью. Незадолго до зари Сакки приоткрыл глаза — зрачки расширены от большой дозы лекарства, — улыбнулся ей и умер.

Собратья-готтентоты похоронили его в небольшой пещере в одном из гранитных холмов-копи и завалили вход валунами, чтобы внутрь не пробрались гиены.

Спустившись с холма, они провели короткую траурную церемонию, состоявшую в основном из громких театральных воплей и ружейной пальбы в воздух, чтобы душа Сакки побыстрее отправлялась в странствие. После этого воины Яна Черута с аппетитом позавтракали копченым слоновьим мясом, и капрал подошел к Робин с совершенно сухими глазами и широкой ухмылкой на лице.

— Мы готовы выступать, Номуса! — сообщил он и, топнув правой ногой — при этом колено задралось чуть ли не до подбородка, — широченным взмахом руки отдал честь.

Такого уважения до сих пор удостаивался только майор Зуга Баллантайн.

В тот день во время перехода носильщики снова пели, впервые с тех пор, как они оставили лагерь Зуги в Маунт-Хэмпден.

Она заменит тебе мать и отца,

Она перевяжет твои раны,

Она стоит рядом, когда ты спишь.

Мы, твои дети, славим тебя, Номуса,

Дочь милосердия.

В те дни, когда караван шел под предводительством Зуги, Робин злила и раздражала не только черепашья скорость их продвижения. Ее беспокоил также полный провал их попыток вступить в контакт с каким-нибудь из туземных племен, с любым обитателем разбросанных повсюду укрепленных деревень.

Ей казалось совершенно очевидным, что единственный способ выйти в этой неизведанной пустыне на след Фуллера Баллантайна — это тщательно расспрашивать всех, кто мог по пути видеть его, кто почти наверняка говорил с ним или вел торговлю.

Робин не могла представить, чтобы отец отвоевывал себе путь у кого угодно, кто станет на пути каравана, в той же самовластной манере, как это делал Зуга.

Закрывая глаза, она видела мысленным взором крошечную падающую фигурку черного человека в высоком головном уборе, безжалостно застреленного ее братом. Она много раз представляла себе, как без стрельбы и бойни проложили бы путь по слоновьей дороге она или отец. Тактическое отступление, небольшие подарки, осторожные переговоры привели бы в конце концов к соглашению.

— Это было настоящее кровавое убийство! — в сотый раз повторяла она про себя. — А то, что мы делали с тех пор, просто наглый грабеж.

В деревнях, мимо которых они проходили, Зуга без зазрения совести забирал весь урожай на корню, забирал табак, просо и ямс, не давая себе труда оставлять в уплату хотя бы горсточку соли или несколько полосок сушеного слоновьего мяса.

— Зуга, мы должны попытаться поговорить с этими людьми, — увещевала она.

— Это недобрый и опасный народ.

— Потому что они ждут, что ты будешь убивать и грабить их, и, Бог свидетель, ты ни разу не обманул их ожиданий, правда?

Этот спор повторялся много раз, и никто из них не уступал, каждый упрямо придерживался своей точки зрения. Теперь она по крайней мере развязала себе руки и может попытаться вступить в контакт с этим народом, машона, как пренебрежительно называла их Юба, не боясь, что ее нетерпеливый и высокомерный брат вмешается и отпугнет этих робких черных людей.

На четвертый день после ухода из лагеря Зуги они приблизились к необычному геологическому образованию. От горизонта до горизонта с севера на юг, насколько хватало глаз, тянулось что-то вроде высокой плотины, скалистая дамба, сотворенная не человеком, а природой.

Почти точно на линии их маршрута в скале открывался единственный проход. Растительность в этом месте менялась, становилась гуще и темнее, и было ясно, что сквозь разлом протекает река. Робин немного изменила маршрут и направилась к ущелью.

Когда до стены оставалось несколько километров, Робин с восторгом заметила следы человеческого жилья, первые с тех пор, как они покинули Маунт-Хэмпден.

На утесах, обступивших проход высоко над речным руслом, возвышались укрепленные стены. Подходя ближе, Робин увидела на берегах реки зеленые поля, защищенные изгородями из кустов и терновника; посреди густой темно-зеленой поросли молодого проса стояли на сваях небольшие, крытые листьями сторожевые хижины.

— Сегодня набьем животы, — торжествовал капрал-готтентот. — Хлеб созрел в самый раз.

— Капрал, мы разбиваем лагерь здесь, — твердо заявила Робин.

— Но до них еще пара километров…

— Здесь! — повторила Робин.

Никто ничего не понимал, но все сожалели, когда Номуса запретила им не только приближаться к соблазнительным полям, но и выходить за пределы лагеря, за исключением групп, отправлявшихся за водой и дровами. Но сожаление сменилось неподдельной тревогой, когда Робин сама ушла из лагеря, взяв с собой только Юбу, и все видели, что они ничем не вооружены.

— Эти люди — дикари, — пытался остановить ее капрал. — Они вас убьют, а тогда майор Зуга убьет меня.

Робин с Юбой зашли на ближайшее поле и осторожно приблизились к сторожевой хижине. Она стояла на приподнятой над землей платформе, к которой вела шаткая лестница, на земле под ней тлели подернутые пеплом угли костра. Робин опустилась на колени и раздула огонь, потом подбросила в него сухих веток и послала Юбу за пригоршней свежих листьев. Столб дыма привлек внимание наблюдателей, притаившихся на утесе над ущельем.

Робин видела их — неподвижные, застывшие в пристальном внимании фигуры отчетливо вырисовывались на фоне неба. Жутковато было ощущать на себе взгляды стольких глаз, но Робин не полагалась на то, что там находятся только женщины, не полагалась и на молитвы, которые усердно возносила. Твердо веря, что береженого Бог бережет, она засунула за пояс брюк большой кольт Зуги и прикрыла его полой фланелевой рубашки.