Сын шевалье - Мишель Зевако

Генрих, угадывая приближение сцены с упреками в многочисленных изменах, вовремя перебил супругу.

— Мадам, вы ошибаетесь. Мне угодно нынче согласиться с тем, что прежде я отвергал.

— Как! — пролепетала изумленная Мария Медичи. — Вы согласны?

— Мы с кузеном Сюлли только что приняли очень важные решения. Возможно… заметьте, это не факт… возможно, весной я начну военные действия. В отсутствие короля вы будете регентшей, мадам. И я подумал, что необходимо укрепить ваше влияние, насколько это в моей власти. Несмотря на огромные издержки, которых потребует церемония, польза от нее перевешивает все прочие соображения. Вот почему я не только соглашаюсь, но даже иду дальше: сегодня я окончательно назначаю днем коронования двадцатое сентября.

Мария Медичи не имела понятия, с какой целью супруги Кончини уговаривали ее добиваться коронации. Сама она была более женщиной, нежели правительницей, и попросту желала блистать на этой пышной церемонии, где главная роль предназначалась именно ей. Да, это была истинная женщина; мгновенно отбросив этикет, она устремилась к королю, схватила его за руки и с непритворным волнением, сияя от радости, воскликнула:

— Вы так добры, Генрих!.. Вы меня делаете счастливой!..

— Да, моя милая, — ответил король с ноткой меланхолии, — я добр… Возможно, вы это окончательно поймете позже, когда меня не станет.

Но глубоко эгоистичная, черствая натура Марии Медичи вновь одержала верх.

— Коль скоро король, кажется, являет ко мне расположение, — сказала она, — я воспользуюсь этим, чтобы обратиться еще с одной просьбой.

— Какой? — настороженно спросил Генрих.

— Сир, мне нужны деньги.

— Опять? — воскликнул Генрих, нахмурившись.

— Ваше Величество, это пустяк. Всего лишь двадцать тысяч ливров!

— В самом деле, мадам! — съязвил раздраженный король. -Вы находите, что двадцать тысяч ливров это пустяк?.. О, черт возьми! Неужели мы должны задушить поборами наших подданных, чтобы вы могли откармливать этих алчных Кончини, которым достаются все ваши деньги?.. Ради их обогащения вы обираете себя и хотите обобрать нас. Клянусь Святой пятницей, мадам, я добр, но вовсе не глуп!

— Благодарение Богу, — немедленно парировала королева, -вы не так бережливы, когда речь идет об удовлетворении капризов ваших любовниц!

— Я здесь хозяин, — взорвался Генрих, с яростью топнув ногой. — И делаю, что хочу!

— Хорошо, — сказала Мария с ироническим реверансом. — Я скажу аббатисе Монмартрской, что королева Франции не настолько богата, чтобы оказать ее обители и Богу услугу, о которой она просит. Я посоветую ей обратиться к мадам де Верней, которой король, будучи хозяином, не откажет в том, в чем отказывает королеве.

И в гневе уже забыв о великом счастье, только что доставленном ей королем, она направилась к выходу.

При словах «аббатиса Монмартрская» король обменялся быстрым взглядом с Сюлли. Оба поняли друг друга.

— Минутку, мадам! — воскликнул Генрих, смягчившись. — Я отказываю в деньгах, если они предназначаются вашим ненасытным итальянцам. Но когда речь идет о благом, милосердном деянии, дело другое. Я не хочу, чтобы говорили, будто дочери Бога напрасно взывали к великодушию королевы. Объяснитесь же, прошу вас.

Королева поняла, что победа будет за ней. Ей были безразличны несколько унизительные условия короля. Главным было получить желаемое.

Итак, она тотчас вновь обрела хорошее настроение и, не ведая, что Генрих располагает такой же точно бумагой, какую ей показала Леонора, сама не желая и не зная того, проболталась.

— Да будет вам известно, сир, что под часовней Мученика находится подземелье, где стоит каменный алтарь — тот самый, у которого в давние времена молился Святой Дени. Аббатиса хотела бы произвести там работы, открыть эту святыню и сделать ее местом паломничества для верующих. Это вернет аббатству былую славу. Двадцать тысяч ливров, которые я прошу, нужны для этих раскопок. Как видите, это благое дело, которое несомненно должно снискать французскому королевскому дому благословение Божье.

Генрих вопросительно посмотрел на Сюлли. Тот, подойдя к нему, что-то шепнул на ухо. Мария Медичи беспокойно следила за ними. Именно Сюлли был главным казначеем короля. И он передавал королеве, как и любовницам короля, суммы, назначенные им королем. Благодаря такому распределению ролей король мог спокойно обещать деньги, в которых министр потом безжалостно отказывал.

Хитрый Беарнец придумал эту уловку, чтобы хоть как-то обуздать алчность своих многочисленных любовниц.

Марии Медичи не пришлось долго волноваться, потому что король, снова став любезным, произнес:

— Богу не угодно, моя милая, чтобы я помешал вам участвовать в благом деле, которое действительно может снискать нам благоволение небес. Но при одном маленьком условии.

— Каком условии, сир?

— Дело это представляется мне столь достойным, что я не хочу ограничиться денежным пожертвованием. Я оставлю за собой право наблюдать, а, может быть, и управлять этими благочестивыми работами. Скажите это, прошу вас, от моего имени аббатисе Монмартрской.

Мария Медичи не предполагала, что у Генриха IV имеется свой тайный умысел. Она чистосердечно поверила ему. Чрезвычайно обрадованная тем, что так дешево отделалась, королева поспешила провозгласить:

— Король хозяин! Везде и всегда.

Выйдя от супруга, она устремилась с хорошей новостью к обоим Кончини, которые уже ожидали ее.

Ни Кончини, ни его жена не подозревали, что вскоре вступят в борьбу с королем и Аквавивой и ни один из этих грозных соперников не позволит им завладеть желанным кладом. Тем кладом, который они уже считали своим.

Глава 36

ТРОЕ ХРАБРЕЦОВ СПРАВЛЯЮТСЯ С СИЛЬНЕЙШИМ ПОТРЯСЕНИЕМ В СВОЕЙ ЖИЗНИ

В тот же вечер Жеан Храбрый повел Карканя, Эскаргаса и Гренгая в кабачок. Он хотел угостить их ужином, который про себя считал прощальным.

Несмотря на внешнюю суровость, Жеан испытывал к троим приятелям искреннюю привязанность. Не без душевной боли решился он на то, чтобы расстаться с ними.

Трое храбрецов не знали о намерениях своего вожака, поэтому безмятежно и легко предались кутежу и веселью. Жеан, чтобы не портить им настроение, старался держаться весело и беззаботно.

Когда, завершив ужин, они вышли на улицу, трое храбрецов были сильно навеселе, а Жеан, всегда проявлявший умеренность, был совершенно трезв. С волнением, которое ему не удалось побороть, он обратился к браво:

— Храбрые мои товарищи, мы не можем больше жить вместе как жили прежде. Нам нужно разойтись. Отправляйтесь направо, а я пойду налево… и да хранит вас Бог!