Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

Во время вооруженной интервенции англичан в Грецию, уже освобожденную внутренними силами страны от захватчиков, – интервенции во имя восстановления трона короля Георга II и демонстрации британского флага в этой части Средиземноморья, – адмирал Кинг издал приказ, которым запрещалось использование для операции американских танкодесантных средств. Приказ был отменен распоряжением Леги, но точка зрения США в принципе не изменилась. 13 декабря 1944 года Рузвельт прямо заявил Черчиллю, что не имеет «возможности встать на Вашу (британскую) позицию при нынешнем ходе событий в Греции»[871].

Какую-то роль играло настроение общественности. Президент не забыл своего прискорбного эксперимента с адмиралом Дарланом и отклика, который вызвала попытка опереться во французских делах на эту скомпрометированную коллаборационизмом фигуру. Не менее важным, однако, было желание выдвинуться в ангелы-хранители демократии и свободы, стремление стать единственным истолкователем Атлантической хартии и ее гарантом. На фоне английского произвола и жестокостей, с какими Черчилль утверждал свои «искренние советы», Соединенным Штатам было затруднительно критиковать не нравившиеся им действия СССР в Восточной Европе, добиваться от Москвы большей гибкости.

Разочаровывающее сотрудничество с британской стороной и неровно складывавшиеся отношения с СССР возбудили у Рузвельта сомнения в полезности для США надолго застревать в Европе. Вряд ли искренние и стойкие. В телеграмме Черчиллю 18 ноября 1944 года он писал: «Вам, конечно, известно, что после краха Германии я буду должен доставить американские войска на родину так быстро, как это позволяют транспортные проблемы». Премьер высказал по этому поводу серьезные опасения[872], чего, вероятно, и добивался президент.

22 ноября Рузвельт предложил англичанам обратиться к немцам с призывом прекратить сопротивление ввиду его бесполезности и избежать тем самым дополнительных ненужных жертв и разрушений, подчеркивая, что цель союзников – ликвидация нацизма и «возвращение немецкого народа к цивилизации всего остального мира». Он как будто поменялся с Черчиллем местами. Теперь премьер настаивал на том, чтобы держаться «установки на безоговорочную капитуляцию». По его мнению, в тот момент немцы могли принять увещевание за признак слабости и усилить сопротивление[873].

Что двигало президентом – усталость, раздражение из-за несбывшихся обещаний генералов, предчувствие испытаний, что готовил западным державам Гитлер? Можно лишь догадываться, что двигало Черчиллем, когда он 15 декабря 1944 года раскрывал перед палатой общин планы передачи Польше восточных областей Германии и ликвидации Восточной Пруссии. Немцам давалось понять: чем дольше они будут откладывать капитуляцию на Западе, тем суровее станет расплата на Востоке?

На исходе 1944 года боевой пыл американских вооруженных сил подостыл, готовность вести крупные сражения на Европейском театре заметно снизилась. Арденнское контрнаступление вермахта, проводившееся ограниченными силами и на узком участке фронта, «вынудило США использовать все имевшиеся дивизии». Кризис, вызванный этим предприятием, «полностью поглотил весь стратегический резерв». «К счастью, – отмечал М. Мэтлофф, – это было последней неприятной неожиданностью. Если бы произошел еще один такой кризис, то дивизий для него уже не нашлось бы»[874]. Обычно без резервов идут на рать, когда нужда загоняет в угол или есть уверенность, что впереди не жаркий бой, а необременительная процедура подсчета пленных и трофеев.

В середине сентября американское командование не сомневалось, что победа – дело ближайших дней[875]. Превосходство в танках 20:1, в самолетах – 25:1, высокая подвижность соединений западных держав против лишенных маневренности сил вермахта – все настраивало на благодушный лад. «Организованное сопротивление под руководством германского Верховного командования, – выстраивали гороскопы аналитики разведки, – вероятно, не продлится дольше 1 декабря 1944 года, а… возможно, оно прекратится еще раньше»[876].

На встречах Даллеса и Гэверница с начальниками разведки из корпуса О. Брэдли (декабрь 1944 года) говорилось о том, что «имеется еще ряд германских генералов, которые не верят в обещания Гитлера и которые были бы рады сдаться, представься возможность сделать это разумно, безопасно для самих себя». После этого совещания Гэверниц направился в лагеря для военнопленных, где совместно с сотрудниками британской МИ-6 отобрал группу немецких генералов с целью учреждения комитета наподобие «Свободной Германии». План был расстроен указанием из Вашингтона на «самом высоком уровне»: «Не использовать одних немецких милитаристов для разгрома других немецких милитаристов». К превеликому огорчению А. Даллеса[877].

Агенты Гиммлера неоднократно возобновляли в ноябре-декабре 1944 года «мирные предложения» Даллесу, который пользовался в Берлине репутацией «не только человека высокоинтеллигентного, но к тому же и убежденного врага большевизма в силу знаний, доводов разума и ясного видения будущего». На Даллеса выходили итальянские церковники, австрийские промышленники, немецкий военно-воздушный атташе в Берне, и все с неизменным мотивом – «святой союз против восточного коммунизма»[878]. На основе этих и других контактов у американских спецслужб крепло намерение организовать под свою ответственность «секретную капитуляцию» немцев на всем Западном фронте или на одном из важных его участков.

Ход мысли у Гитлера был несколько иным, но добивался он, в сущности, того же. Война на два фронта проиграна безвозвратно; если, однако, США всерьез заинтересованы преградить Советскому Союзу путь в Центральную Европу, им не миновать сотрудничества с Третьим рейхом и, следовательно, с нацистами. Чтобы раскрыть Вашингтону и Лондону глаза, надо, упреждая переход Красной армии в новое наступление, показать западным державам: вермахт, ведомый им, Гитлером, – сила, он, несмотря ни на что, еще кое-что значит. «Наивно надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений, – заявил нацистский главарь генералу Мантейфелю. – Западные державы будут более склонны к миру по соглашению, если удастся нанести им военное поражение»[879].

Преимущественно политический характер арденнской операции подчеркивал генерал Йодль 3 ноября 1944 года на совещании командующих соединениями Западного фронта: «Планы союзников будут расстроены на длительный срок, и противнику придется произвести принципиальный пересмотр своей политики»[880]. Судя по маневрированию войсками в период самой операции, нацистское командование рассчитывало серией ошеломляющих контрударов по войскам США и Англии попеременно на разных участках создать видимость захвата инициативы и достижения запаса прочности в обороне.

Ввиду близившегося наступления Красной армии в Венгрии, приведшего к окружению 26 декабря в Будапеште 188-тысячной группировки вермахта, приготовлений советских войск к форсированию Вислы и к ударам по Восточной Пруссии, Рундштедт не получил подкреплений с Восточного фронта. Арденнский кулак создавался за счет флангов Западного фронта. Возможно, если принять во внимание схему мышления Гитлера и его окружения, нацисты со злорадством ждали, не даст ли Москва американцам и англичанам прочувствовать на себе изнанку коварства. Раз те почти не скрывали намерения задержать советские войска как можно дальше от Берлина, Вены, Праги и Будапешта, то почему, спрашивается, это не должно было когда-то аукнуться им самим? Случись нечто сходное, особенно в конце 1944 – начале 1945 года на Восточном фронте, Лондон и Вашингтон не стали бы спешить СССР на выручку.

Арденнской операцией немцы нагнали на западные державы большого страха. В телеграмме, направленной союзному комитету начальников штабов 21 декабря 1944 года, Эйзенхауэр создавал впечатление, будто вермахт двинул против него все главные силы. «Немецкие дивизии, сформированные или переформированные на востоке Германии, перебрасываются на Западный фронт, – доносил генерал. – Прибытие этих дивизий, естественно, влияет на ход событий в моем районе, и, если эта тенденция сохранится, она окажет воздействие на решения, которые я должен принимать в отношении будущей стратегии на Западе. Поэтому я считаю необходимым, чтобы мы возможно скорее получили от русских какие-либо данные об их стратегических и тактических намерениях»[881].

24 декабря Рузвельт и Черчилль обратились к Сталину с телеграммой, в которой, в частности, отмечалось: «… Совершенно очевидно, что Эйзенхауэр не может решить своей задачи, не зная, каковы Ваши планы… Нам, безусловно, весьма важно знать основные наметки и сроки Ваших операций. Наша уверенность в наступлениях, которые должны быть предприняты русской армией, такова, что мы никогда не задавали Вам ни одного вопроса раньше, и мы убеждены теперь, что ответ будет успокоительным…»[882] Президент просил принять офицера из штаба генерала Эйзенхауэра для обсуждения вопроса о взаимодействии между Западным и Восточным фронтами[883].