Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, уроженец Риги, бегло говоривший по-русски (он будет стоять у истоков создания РОА – Русской освободительной армии, которую обычно называют власовской), оставил интересное свидетельство своей встречи с сыном Сталина.

«Мы спрашивали дальше:

 –  Значит, Сталин и его товарищи боятся национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?

Джугашвили снова помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.

 –  Это было бы опасно,  – сказал он.

По его словам, он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.

Это было то, что и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы,  – не считались! Но взгляды сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон Браухич и даже Ставка фюрера могли принять во внимание. […]

„Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе“ – такова была основная мысль нашего доклада, который фельдмаршал фон Бок переслал в Ставку фюрера»[407].

Мы подошли к решающему моменту истории XX века, к тому самому, когда Гитлер мог выиграть войну. Он рассчитывал на быстрый распад Советского государства под влиянием поражений на фронтах. Но он ничего не сделал, чтобы подлить масла в огонь местного национализма: украинского, русского, кавказского. Он не выложил ни одной из имевшихся у него козырных карт: роспуск колхозов, возрождение церкви, свобода торговли, пусть относительная… Но разве он мог так действовать, не отказываясь от своего плана колонизации этих территорий и порабощения ее населения? Так что Вильфриду Штрик-Штрикфельдту не удастся использовать сына Сталина в этом смысле. Следующим его собеседником станет командующий 19-й армии генерал Михаил Лукин, которого, как мы увидим позже, Жуков безуспешно пытался вызволить из окружения в августе 1941 года. Лукин согласится сотрудничать с немцами при условии, что Гитлер признает после войны независимость Российского государства. Но, убедившись в том, что немцы не меняют своей политики физического истребления русской нации, он откажется присоединиться к генералу Власову. В 1945 году Лукин окажется в тюрьме НКВД, но после проверки его освободят и даже восстановят в генеральском звании. Он умрет в своей постели в 1970 году, незадолго до публикации в ФРГ компрометирующих его воспоминаний Вильфрида Штрик-Штрикфельдта.

Жуков ежедневно получал дурные известия то с одного, то с другого участка фронта, где 30 советских армий терпели одно поражение за другим. Сдача каждого города (Кишинева 16 июля, Великих Лук – 18-го), пленение каждого следующего генерала (полдюжины за июль) вызывали новый приступ холодной ярости Сталина. Он принимался широкими шагами мерить кабинет, а потом внезапно останавливался в 30 см от объекта своего гнева. Его почти желтые глаза приобретали вид камней, в них горела безумная злость, поражавшая и ужасавшая переживших подобную ситуацию. С его губ слетали самые грязные ругательства и самые страшные угрозы. Самым тяжелым для Жукова была необходимость прислушиваться к хору членов политбюро и представителей армейских политорганов, в том или ином качестве часто присутствовавших на заседаниях Ставки или на совещаниях в Наркомате обороны. В таких случаях Жукову приходилось объясняться перед Берией, Ворошиловым и прочими. Хуже всех был Лев Мехлис. Возможно, этого человека Жуков ненавидел сильнее, чем кого бы то ни было за свою жизнь. По мнению Мехлиса, бывшего активным участником чисток 1937–1938 годов, каждый офицер был потенциальным предателем; идеология, политическое сознание, качества настоящего большевика для победы были важнее, чем военное искусство. Это он организовывал процесс по делу Павлова и его штаба, он требовал клеймить позором советских солдат, попавших в руки противника.

Решительно Жуков был создан для действий в экстремальных ситуациях. Там, где многие другие опустили бы руки, он продолжал бороться, объяснял, предлагал. Он бился в первую очередь за то, чтобы получить от Ставки приказ[408] – вырванный 14 июля – создать новый, Резервный фронт, состоявший из 6 новых армий (24, 28, 29, 30, 31, 32-й), выдвинутых из внутренних районов страны. Их 43 дивизии и 33 артиллерийских полка мало-помалу прибудут на новую линию стратегической обороны, образовывавшую дугу в 100–200 км от Москвы, на южных подступах к ней. Разумеется, эти армии состояли в основном из пехоты, имели очень мало пушек, автоматического оружия и совсем не имели танков. Они напоминали скорее сформированные из мужиков армии Николая II, чем моторизованные соединения, о которых мечтал Тухачевский. Однако они существовали, и рвущиеся к столице немцы, не имевшие ни малейшего представления об их существовании, будут вынуждены идти по телам их солдат, терять время, нести потери, расходовать свои скудные запасы горючего и боеприпасов.

Итак, 16 июля пал Смоленск. Жуков логично ожидал, что немцы закроют мешок, в котором погибнут 16, 19 и 20-я армии. Но 18-го он узнал, что Гудериан приказал захватить маленький городок Ельня, находящийся в 70 км к северо-востоку от Смоленска. Он сразу понял, что немцы предпочли развитие наступления на Москву закрытию мешка. И ухватился за представившийся шанс. Он спешно стал готовить самое крупное с 22 июня контрнаступление. Несколько армий Резервного фронта (24, 28, 29, 30-я)[409] были переданы западному направлению под командование Тимошенко и должны были наступать на Смоленск. Им была поставлена двойная задача: предотвратить окружение 16, 19 и 20-й армий и выбить немцев со всех позиций, занятых ими восточнее Смоленска.

Смоленское сражение возобновилось 21 июля, на этот раз по инициативе Жукова. Это была сложная операция, проводившаяся пятью оперативными группами, от Белого на севере до Рославля на юге, на дуге протяженностью 200 км. Продолжавшиеся восемнадцать дней ожесточенные бои не позволили Готу и Гудериану ни на километр продвинуться к Москве, и, кроме того, удерживался коридор, через который на восток вышла часть на три четверти окруженных войск Западного фронта. Было отбито Ярцево. Но советские командиры, еще не научившиеся налаживать взаимодействие между группами и соединениями, так и не смогли войти в Смоленск и потеряли в ходе сражения несколько десятков тысяч человек убитыми и около 100 000 пленными. Их атаки прекратились вследствие практически полного истощения боеприпасов. 26 июля, в 3 часа утра, у Сталина состоялся разговор с Шапошниковым, направленным восемь дней назад к Тимошенко начальником штаба.