Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

30.47 …меня поражает та легкость, с какой вы преодолевали все государственные границы… —

Из ближайших ассоциаций, возникающих в связи с этим наблюдением Черноусого, выделим такого признанного советского мастера мемуаров на заграничные темы и, соответственно, мэтра в деле свободного пересечения всех государственных границ, как Эренбург; в его беллетристике и мемуарах Веничка мог прочитать:

«[Рассказчик: ] Еду в дорогой, любимый, возвращенный мне Париж! <…> Я пробыл неделю в гостеприимном Копенгагене <…> в Лондоне я ходил по улицам, как в храме, – на цыпочках и сняв шляпу: я был вновь в исконной стране права, свободы, неприкосновения личности, в стране Хабеас Корпус. <…> Мой энтузиазм достиг высшего предела, когда я наконец увидел дорогой Монпарнас и „Ротонду“. <…> Я отправился в радушную Бельгию» («Необычайные похождения Хулио Хуренито», гл. 2);

«[Эренбург: ] Летом 1910 года мы поехали с Катей в Брюгге <…> В молодости мне удалось дважды побывать в Италии. <…> Я вернулся в Париж. <…> В 1951 году в Стокгольме я пошел на большую выставку мексиканского искусства. <…> Я еще полюбовался пиниями Рима. <…>…Я колесил по Европе, изъездил Францию, Германию, Англию, Чехословакию, Польшу, Швецию, Норвегию, Данию, побывал в Австрии, Швейцарии, Бельгии» (Эренбург. И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1962–1967. Т. 8. С. 75, 99, 176, 186, 473, 545).

Впрочем, о пересечении границ думали не только прозаики, но и поэты, например много поездивший по миру Евтушенко:

Границы мне мешают…                               Мне неловконе знать Буэнос-Айреса,                                Нью-Йорка.Хочу шататься, сколько надо, Лондоном…<…>хочу проехать утренним Парижем!

(«Пролог», 1955)

Также о «легкости» пересечения границ писал (в прозе) и Маяковский, которому довелось однажды (в 1922 г.) выправлять визу в германском консульстве и наблюдать за своими бывшими соотечественниками: «Очевидно, наши „националисты“, проходившие за эти годы сквозь консульство, с такой грациозностью, с такой легкостью перепархивали с сербского подданства на китайское, что мое упорство выглядело неприлично» («Париж (Записки Людогуся)», очерк «Веселенький разговорчик в германском консульстве»).

31. Дрезна – 85-й километр

31.1 C. 74. 85-й километр —

небольшая платформа на железной дороге Москва – Владимир; как нетрудно догадаться, отстоит от Москвы на расстоянии 85 км (по железнодорожному пути). В 1990-х гг. переименована в платформу Кабаново.

31.2 Граница нужна для того, чтобы не перепутать нации. У нас, например, стоит пограничник и твердо знает, что граница – это не фикция и не эмблема… —

Один из лучших советских пограничников, писатель Николай Островский писал:

«Рубеж – это два столба. Они стоят друг напротив друга, молчаливые и враждебные, олицетворяя собой два мира. Один выстроганный и отшлифованный, выкрашенный, как полицейская будка, в черно-белую краску. Наверху крепкими гвоздями приколочен одноглавый хищник. Разметав крылья, как бы обхватывая когтями лап полосатый столб, недобро всматривается одноглавый стервятник в металлический щит напротив, изогнутый клюв его вытянут и напряжен. Через шесть шагов напротив – другой столб. Глубоко в землю врыт круглый, тесаный дубовый столбище. На столбе литой железный щит, на нем молот и серп. Меж двумя мирами пролегла пропасть, хотя столбы врыты на ровной земле. Перейти эти шесть шагов нельзя человеку, не рискуя жизнью.

Здесь граница.

От Черного моря на тысячи километров до Крайнего Севера, к Ледовитому океану выстроилась неподвижная цепь этих молчаливых часовых советских социалистических республик с великой эмблемой труда на железных щитах. От того столба, на котором вбит пернатый хищник, начинаются рубежи Советской Украины и панской Польши» («Как закалялась сталь», ч. 2, гл. 4).

Вопрос о важности защиты границ Советского Союза особенно часто поднимался в прессе в конце 1960-х гг. после событий в марте 1969 г. на Дальнем Востоке, когда китайские вооруженные силы предприняли вооруженную попытку захвата советского острова Даманский на Амуре. Вот беседа журналиста с политработником одной из дальневосточных пограничных застав:

«На границе дни не считают. Застава – твой дом, твоя семья. Здесь ты живешь, здесь можешь и пролить свою кровь. Мы с китайцами граничим. В бинокль ясно видно кривлянье их пограничников, даже слышим нецензурщину в наш адрес. Изощряются, как бы нас оскорбить. Наши парни только зубы стиснут, спокойно, пристально наблюдают за каждым их жестом, за каждым их шагом. Противно, но главное – спокойствие, выдержка. <…> [Во время событий на Даманском] Посыпались рапорты: срочно перевестись на Даманский. Клялись комсомольскими билетами драться до последнего дыхания <…> Никогда не забуду лиц пограничников. Видел, понимал, чувствовал, что каждый из парней готов здесь же, на заставе, навеки лечь в землю, но ни шагу назад. За спиной мать, братишка, невеста… родная школа… родной завод…» (Правда. 1969. 28 мая).

31.3 C. 74. …потому что по одну сторону границы говорят на русском и больше пьют, а по другую – меньше пьют и говорят на нерусском… —

Абсолютно точное утверждение, если сравнить количество выпиваемого Веничкой (4.22) и следующие расчеты советского тогда еще писателя Виктора Некрасова, оказавшегося в начале 1960-х гг. в Париже:

«В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (сведения, правда, не очень свежие, за 1887 год) утверждается, что на каждого парижанина за прошедший год пришлось по 184,7 литра вина, 7,48 литра сидра или грушовки и 11,2 литра пива. Иными словами, ежедневно парижанин выпивает (учитывая, что женщины и дети пьют все-таки чуточку меньше) полторы, а то и две бутылки вина» («Месяц во Франции», 1965).

31.4 Вот и шляются там пограничники без всякого дела, тоскуют и просят прикурить… —

Аллюзия на известную всем советским школьникам сцену из романа Николая Островского:

«Навстречу красноармейцу, по своей сторожевой тропинке, движется польский жолнер. <…> Суровый мороз прошиб его до костей. Он трет одеревенелые уши, на ходу постукивает каблуком о каблук, а руки в тонких перчатках закоченели. Ни на одну минуту поляк не может остановиться: мороз тотчас же сковывает его суставы, и солдат все время движется, иногда пускаясь в рысь. Часовые поравнялись, поляк повернулся и пошел параллельно красноармейцу.

Разговаривать на границе нельзя, но когда кругом пустынно и лишь за километр впереди человеческие фигуры – кто узнает, идут ли эти двое молча или нарушают международные законы.

Поляк хочет курить, но спички забыты в казарме, а ветерок, как назло, доносит с советской стороны соблазнительный запах махорки. Поляк перестал тереть отмороженное ухо и оглянулся назад <…> пусто вокруг. <…>

– Товарищу, дай пшепалиць, – первый нарушает святость закона поляк и, закинув свою многозарядную французскую винтовку со штыком-саблей за спину, с трудом вытаскивает озябшими пальцами из кармана шинели пачку дешевых сигарет.

Красноармеец слышит просьбу поляка, но полевой устав пограничной службы запрещает бойцу вступать в переговоры с кем-нибудь из зарубежников, да к тому же он не вполне понял то, что сказал солдат. <…>

– Товарищ большевик, дай прикурить, брось коробку спичек, – на этот раз уже по-русски говорит поляк.

Красноармеец всматривается в своего соседа. „Видать, мороз «пана» пронял до печенки. Хоть и буржуйский солдатишка, а жизнь у него дырявая. Выгнали на такой мороз в одной шинелишке, вот и прыгает, как заяц, а без курева так совсем никуды“. И красноармеец, не оборачиваясь, бросает спичечную коробку. Солдат ловит ее на лету и, часто ломая спички, наконец закуривает. Коробка таким же путем опять переходит границу, и тогда красноармеец нечаянно нарушает закон:

– Оставь у себя, у меня есть.

Но из-за границы доносится:

– Нет, спасибо, мне за эту пачку в тюрьме два года отсидеть пришлось бы.

Красноармеец смотрит на коробку. На ней аэроплан. Вместо пропеллера мощный кулак и написано: „Ультиматум“.

„Да, действительно, для них неподходяще“.

Солдат все продолжает идти в одну с ним сторону. Ему одному скучно в безлюдном поле» («Как закалялась сталь», ч. 2, гл. 4).

31.5 C. 74. Хочешь ты… остановиться в Эболи – пожалуйста, останавливайся в Эболи. —

Эболи – город в Италии. В целом же это реминисценция на название книги политических очерков итальянского писателя Карло Леви «Христос остановился в Эболи» (1945). О своем знакомстве с Леви и его книге, изданной в СССР в 1955 г., пишет Эренбург («Люди, годы, жизнь»).

Приведу другой пример обыгрывания названия классического произведения искусства в «обыденном» контексте: «…Вообще-то, ты здорово играл, почти как прошлым летом в Мариенбаде. – А я играл прошлым летом в Мариенбаде? <…> – Ты очень здорово там играл» (В. Аксенов. «Ожог»).