Торговец отражений - Мария Валерьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странный этот город. Раз в год празднует Хэллоуин на площади, но называет его иначе, праздником собственного имени, словно город изобрел мертвецов. Дом с привидениями заменяется древней гильотиной, а люди обмениваются не конфетами, а черепами. Ластвилль предлагает каждому попробовать себя в роли осужденного.
Лучше не загадывать желаний в этом городе. Лучше не оставаться здесь на каникулы и поскорее уезжать домой, в путешествие, куда угодно, где больше света и свежего воздуха. Лучше ничего не просить, иначе желания вполне могут оказаться последними — больше не захочется мечтать.
Осборн не мог перестать думать о Ластвилле и описывать его в мыслях. Он терпеть не мог город, но оставался. Остался на лето, потому что не хотел торчать в Лондоне без Грейс, а больше ехать некуда: на музыке так и не заработал. Остался на зиму, потому что родители уезжали к родственникам, а они его не любили и постоянно над ним подшучивали. Остался на два с лишним года, хотя на первом курсе хотел отчисляться. Привык, прижился, закрыл глаза на многое и смирился бродить в сумерках. Терпел, потому что Грейс почему-то любила летаргический сон Ластвилля, из которого город не собирался выходить. Грейс почему-то всегда говорила, что судьба привела ее, что здесь она наконец обрела счастье. И Осборну хотелось думать, что Грейс говорила про него.
В автобусе они одни. Ехали, покачиваясь, и молчали. Автобус приехал пустой. Водитель даже удивился и спросил, почему студенты так поздно собираются на фестиваль, когда к часу дня уже обычно, радостные и хмельные, едут назад. Осборн хотел было съязвить, но промолчал. Отчего-то шутить не было настроения. Грейс ответила что-то милое, как и обычно, обрубила на корню. Умела она это, мастерски умела.
Они должны ехать недолго, но время в общей серости, казалось, увеличилось втрое. Грейс молчала, смотрела вперед, не моргая, и о чем-то думала. Лицо у нее напряженное, словно девушке приходилось терпеть головную боль, но одухотворенное. Осборн предложил таблетку, но Грейс покачала головой, почти незаметно. Осборн понял и больше не спрашивал. Она чем-то обеспокоена, не плохим, но и не хорошим. Это ощущалось. Осборну не нравилась ее встревоженность.
К моменту, как добрались до остановки, Осборну показалось, что прошел час. Голова, на улице чуть освободившаяся от тяжести, в дороге снова заболела. Он выпил сильное болеутоляющее, но таблетка не помогла.
Из автобуса он вышел первый и шлепнулся ногой в лужу. На джинсах появились новые пятна. Осборн тихо выругался, потряс ногой, сделал шаг вбок и подал руку Грейс. Она спустилась так аккуратно, что даже не коснулась воды.
— Слышишь? — прошептала Грейс, когда автобус отъехал.
— Что слышу? — Он понял, о чем говорила Грейс, но отчего-то не захотел называть.
— Поют! Слышишь? Кто-то поет.
— А, ты про эти приглушенные крики? — спросил Осборн, приподняв бровь.
— Это песни, а не крики. — Грейс улыбнулась.
— Скорее вопли.
— Так некоторые поют.
— Надеюсь, не все.
— Ты поешь лучше.
— Хорошо, что ты это сказала. Я начал переживать, — усмехнулся Осборн, но веселее ему не стало.
Грейс улыбнулась и взяла Осборна за руку. Парень улыбнулся.
Фестиваль на самом деле слышно. Слышно, наверное, с подъезда к Ластвиллю. Каждый зазывала, одевшийся на манер средневековых торговцев, кричал и приглашал к своей лавке. Каждый мало-мальский музыкант, который растерял остатки самоуважения, переоделся в менестреля, забыв, наверное, даже вытряхнуть прошлогоднюю пыль из карманов, и ходил среди посетителей: студентов, которым нечего делать в выходной, и туристов, что искали чего-то интересного не в том месте, тренькал на инструменте, часто ничем не напоминавший средневековый, и просил монетку на стаканчик эля. Лютни в дефиците и бронировать их приходилось за несколько месяцев до фестиваля, так что обходились укулеле, гитарами, барабанами и скрипками. Туристы все равно не заметят. Главное, чтобы громко и ярко.
Грейс шла чуть впереди и ничего не говорила. На фоне мрачных домов из темного кирпича, что не стали краше даже с украшениями, она казалась спустившимся на землю лучиком солнца.
— Ты так загадочно молчишь, — обратился к девушке Осборн, подпрыгнул, но все равно не обогнал.
— А я думаю, — заявила Грейс, не обернувшись.
— О чем думаешь?
— Если бы ты взял гитару, мог бы присоединиться, — медленно проговорила Грейс. Ее голос неровный, прыгал вместе с девушкой, которая спускалась по бугристой дороге к площади. Волосы прыгали следом, такие легкие, словно невесомые, и блестящие. Было бы на улице светло, Осборн ослеп от одного взгляда на них.
— Я лучше найду гильотину или попрошу топор поострее, — усмехнулся Осборн, отстававший от Грейс на полтора шага. После тяжелой ночи идти по такой дороге наказание. Мозг в голове, казалось, подпрыгивал вместе с Осборном и стукался о кости.
Грейс улыбнулась. Взглянула на него, кротко, быстро, как яркая вспышка, как блеснувший перед глазами огонек.
— А вдруг в толпе продюсер окажется? Заметил бы.
— Продюсер в Ластвилле? Это даже звучит смешно. Он, наверное, уже давно на пенсии или приехал к гильотине. Может, не слышал, что это бутафория.
— Гильотина настоящая, — усмехнулась Грейс. — А продюсер мог бы из интереса приехать. Мало ли. Надо использовать любую возможность.
— Думаешь, хороший продюсер оценит это? Можно ведь себе имидж одним плохим выступлением испортить. — Осборн улыбнулся.
— Зато из тебя бы сделали звезду.
— Звезду? Здесь? Вряд ли. Может, кого-то и есть отрывок секунд в двадцать, под который танцуют. Я такого пока не придумал.
— И что в этом плохого? Зато заработал бы пару монет. — Грейс явно улыбалась.
— Самоуважение я бы не выкупил, — утвердил Осборн, а потом словно засомневался, почесал голову и добавил. — Да и что
