Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

Несколько дней Ефремов отвечал на поздравления, писал благодарственные письма. Академику В. А. Обручеву, академику О. Ю. Шмидту, научному редактору журнала «Природа»; члену-корреспонденту Академии наук Л. В. Пустовалову, ученику Ферсмана…

На торжественном собрании ему вручили удостоверение — красную шевровую книжечку с оттиснутыми на ней буквами сусального золота — и медаль: лавровая ветвь и тяжёлый профиль Иосифа Виссарионовича. И документ на право получения 100 тысяч рублей.

Что делать с этими деньгами? Купить машину, дачу?

Взыграло ретивое, широко размахнулась русская натура: устрою пир на весь мир!

На банкет, устроенный в Доме учёных, Иван Антонович пригласил не только коллег — учёных и препараторов. Он встретился с каждым из тех, кого называли словом «техперсонал»: с уборщицами, шофёрами, механиками — и каждому передал своё приглашение, чтобы они не смущались и обязательно приходили на праздник.

В просторном зале стоял радостный гул. За обильно накрытыми столами встретились все сотрудники института и музея. Тосты, поднимавшиеся за Ивана Антоновича, очень быстро перешли в тосты за науку, некоторое напряжение первых минут исчезло. Простые водители и уборщицы сидели рядом с профессорами, вспоминали дружную работу в экспедициях, и все чувствовали себя членами одной большой семьи, товарищами, вместе делающими общее дело.

Провозглашали тосты за продолжение исследовательских работ в Монголии. Ежегодно институт выходил с предложениями о продолжении работ; разрешения пока не было, но надежда оставалась. Награждение Ефремова воспринималось как понимание важности палеонтологии.

Себе Иван Антонович приготовил особый подарок. Он давно мечтал увидеть летописные города Древней Руси, которые вдохновляли Рериха и давно манили самого Ефремова. Тем более что друзья-археологи приглашали Ефремова съездить вместе, на их машине.

Сергей Владимирович Киселёв и Лидия Алексеевна Евтюхова были теми самыми археологами, которые раскапывали древние города Монголии в 1948–1949 годах. В 1950 году Киселёву тоже вручили Сталинскую премию, он купил автомобиль.

Взяв на майские праздники по одному дню отпуска и приплюсовав их к праздничным дням, Иван Антонович, Елена Дометьевна и Аллан устроились вместе с хозяевами на мягких сиденьях «победы». За рулём — Елена Алексеевна. Шутили: одна «победа» целых двух лауреатов везёт — непорядок. Надо бы каждому по «победе»!

Семья археологов станет прототипом семьи Андреевых в романе «Лезвие бритвы», герои лишь поменяют профессии. Иван Антонович живо описал эту чету:

«Гирину очень нравилась жена Андреева, Екатерина Алексеевна — совершенная противоположность мужу. Крепкий, невысокий, очень живой геолог и крупная, дородная, как боярыня, жена составляли отличную пару. Спокойная, чисто русская красота Екатерины Алексеевны, чуть медлительные, уверенные её движения, пристальный и проницательный взгляд её светлых глаз, грудной глубокий голос — Гирин, шутя сам с собой, думал, что он влюбился бы в жену приятеля, не будь она так величественна. Он любил редкие посещения их заставленной книгами квартиры, уют и покой этого приспособленного для работы и отдыха дома. Стремительная, резкая речь Андреева выравнивалась неторопливым, едва заметно окающим говорком жены (родом из древнего Ростова Великого), когда она, с вечно дымящейся папиросой в тонких пальцах, успокаивала и смягчала юмором суровые или грубоватые слова геолога. Всегда мало евший Гирин уходил от четы Андреевых едва дыша — уму непостижимо, когда успевала очень занятая Екатерина Алексеевна (она была известной художницей) готовить столь вкусные яства и в таком невероятном количестве».

Киселёв хохотал, рассказывая, что в среде молодых археологов и геологов имя Ефремова прославлено не столько книгами или научными работами, сколько двумя фирменными экспедиционными напитками Ивана Антоновича — «ефремовкой» и «божемойкой». В основе их — 75-процентный спирт.

В Москве уже сквозили зеленью берёзы. Дорога бежала на север. Когда машина начала взбираться на горки, окружающие Переславль-Залесский, листики исчезли, словно спрятались в почки. С высокого холма, увенчанного Горицким монастырём, распахнулась синь Плещеева озера. Оправленное в светлую раму сухих тростников, оно казалось необычайно крупным сапфиром. Со стороны города к воде не подойти — топко. Словно кристалл, возвышается на территории древнего Городища Спасо-Преображенский собор XII века, видевший младенца Александра, позже прозванного Невским.

Осмотрев музейные церкви, помнящие и летописных князей, и кипучую энергию Петра I, поехали в Ростов Великий. Храмы мерянской столицы были видны издалека — над плоской затопленной равниной, где сверкали бесчисленные золотники калужниц, они возвышались как сказочный город князя Гвидона.

В Ростове задержались на день — не спеша бродили по кремлю, слушая рассказы Лидии Алексеевны. С 1930 года она работала вместе с Сергеем Владимировичем в Саяно-Алтайской археологической экспедиции, но ещё в 1920-х годах молодая археологиня успела основательно изучить курганы центра России. С 1924 года она проводила самостоятельные раскопки славянских курганов у села Иславского под Звенигородом и близ города Плёса на Волге, изучала городища Московской и Горьковской (ныне Нижегородской) областей. Именно она разработала периодизацию дьяковской культуры. Лидия Алексеевна — тёмные волосы, прямой пробор, круглое русское лицо, живые, мудрые глаза. Четверть века она отработала сотрудником ГИМа — Государственного исторического музея, знатоком русской истории и культуры. Не отставал от неё и Сергей Владимирович. Они словно соревновались друг с другом в мастерстве рассказа, и древняя история оживала перед глазами путешественников.

Подробности ушедшей жизни глубоко волновали Ивана Антоновича; в Ростове он будто переселился в XVII век с его противоположностями — аскезой и праздничностью, выраженной даже в архитектурном убранстве храмов. На звоннице именитым гостям позволили прикоснуться к колоколам — лучшим по тону колоколам Руси: «Сысой — две тысячи пудов, звучит в до-бемоль; Полиелейный — тысяча пудов, ми; Лебедь — пятьсот пудов, фа-диез, и так далее. Не понимаю, как можно сделать так, чтобы такая махина давала определённую ноту — этого я сообразить не могу — мрак безыменный в скудоумной голове моей».[198]

Хотелось бы, конечно, ударить в колокол, но чтобы раскачать язык Сысоя, весящий две с половиной тонны, нужны три-четыре звонаря. Поэтому путешественники с разрешения смотрителей лишь постучали по краям этих удивительных созданий обломками кирпичей, слушая, как тихо отзываются массивные тела колоколов.