Идущие сквозь миры - Владимир Лещенко

После этого нам пришлось выслушать короткую лекцию, как надо поступать со всякими проходимцами, готовыми облапошить новичков.

— Таких в каждом порту полно. Первый год плаваете, что ли? — закончила она.

Почему-то мы почти сразу забыли о нахале.

Мидара с Таей оккупировали ванную, а остальные ожидали своей очереди. Орминис с Ингольфом даже устроились на диване и задремали, похрапывая. Одним словом, мы активно обживали номер.

В дверь опять деликатно постучали, и заглянувший к нам слуга — сутулый тип лет под пятьдесят — спросил, не желаем ли мы пообедать. Получив утвердительный ответ, он исчез и появился спустя минут сорок.

Он быстро сервировал стол, извлекая миски и еду из двух алюминиевых корзин, пожелал нам приятного аппетита и удалился.

Мы, к этому времени успев смыть усталость и морскую соль, принялись за обед, состоявший, как выяснилось, из грибов размером с человеческую голову, обжаренных в пряностях и соусе, тушеных моллюсков с кашей из тушеных и растертых в пюре овощей и икорной похлебки.

На десерт полагались какие-то стеклянные горшочки с узким горлышком и вставленной тонкой пластиковой трубкой, наполненные чем-то коричневым на вид и горячим на ощупь. Так мы познакомились с местным чаем.

Чай тут был, конечно, не тот, что у меня дома или на базе. Уж и не знаю, из чьих листьев его заваривали, но по вкусу он не слишком походил на то, что я привык называть этим словом. Хотя надо отдать должное: бодрил он не хуже нормального.

И употребляли его через трубку, как коктейль через соломинку. При этом в чай могли добавить все что угодно: вино, ром, ликер и даже пиво.

Но на этот раз чай был пустой.

Неудивительно, что после сытной еды нас потянуло в сон.

И лишь спустя немало часов расслабленного безделья и полудремы, когда в окна номера уже вовсю светил закат, Мидаре пришло в голову, что надо бы навестить оставшихся на «Чайке» товарищей.

Мы спустились в холл, служивший одновременно харчевней, и Дмитрий отправился на причал.

Вернулся он спустя несколько минут, буквально гоня перед собой всех остававшихся до этого на судне — Рихарда, Тронка, Секера, Ильдико и Файтах, волочивших узлы и сумки с вещами.

По их словам, к ним явился важный дядька и передал распоряжение Мидары: собрать барахло и покинуть корабль, проданный хозяйкой ему лично.

При этом он размахивал какой-то бумагой вполне солидного вида, на которой было отпечатано лицо Мидары — словно живое.

Они почему-то поверили ему и, собравшись, отправились в гостиницу, но по дороге присели отдохнуть на скамью на перекрестке и чуть вздремнули… И проснулись почему-то только сейчас. И вот явились сюда.

Чтобы понять, что мы стали жертвами вульгарного жульничества и воровства, не нужно было много времени. Чтобы осознать, что случилась самая настоящая катастрофа, — его потребовалось не намного больше.

«Вот теперь — все!» Именно эта мысль была написана на лицах всех моих товарищей.

Мы только сутки пробыли в этом мире, а уже лишились всего того, чем владели.

Исчезло наше судно. Исчезло оружие, припасы — все, вплоть до запасных трусов. Исчезла большая часть золота, за вычетом дюжины вещиц.

Но неужели ничего нельзя сделать? Прошло не так много времени — часов пять-шесть. До берега миль сто пятьдесят. Даже на буксире наша коробочка не даст больше двадцати узлов — прочность корпуса не та. Значит, если сейчас поднять на ноги полицию, можно еще успеть…

Стоп!! Вот как раз привлекать к этому делу полицию мы не должны — если не хотим лишиться свободы, а то и жизни. Но неужели наша дряхлая посудина и впрямь представляет такую ценность, что ради нее следовало идти на такой сложный обман?

Первые минуты мы еще не могли сполна осознать все случившееся.

Но потом началось нечто невообразимое.

Наша команда, прежде даже в самых тяжелых ситуациях обычно сохранявшая хладнокровие и способность к осмысленным действиям, перестала существовать, рассыпавшись на отдельных личностей, очень напоминающих заблудившихся в лесу детей.

Таисия, стоически перенесшая тюремную неволю, просто села в углу и начала плакать, с каждой секундой все громче и жалобнее. Совсем скоро плач перешел в захлебывающиеся рыдания. Мидара кинулась успокаивать ее, но без толку. Вырвавшись из ее рук, девушка кинулась на пол, вцепившись в затоптанный ковер, и продолжила истерику.

Ее плач словно послужил детонатором.

Ингольф — обычно самый невозмутимый из нас, — вдруг взревев, кинулся с воздетыми кулаками на сжавшихся буквально в комок Секера и Тронка, выкрикивая разные неподобающие выражения.

С великим трудом мне, Дмитрию и Орминису с подключившимся Рихардом удалось оттащить его и усадить на диван (оттаскивать разъяренного викинга от его добычи — удовольствие, скажу вам, ниже среднего).

После этого мы занялись Рихардом, которому Ингольф случайно заехал локтем в бок, и тут уж пришлось успокаивать попытавшуюся наброситься на скандинава Ильдико.

Тем временем Мидара, метавшаяся между Таей и нами, в конце концов, видимо, махнув на нас рукой, встряхнула Секера и начала было допрашивать его: как все случилось и с какой стати они вот так поверили этому типу.

Мы тем временем попеременно то урезонивали хнычущую Ильдико, проклинавшую на все лады судьбу, что свела ее и брата с нами, то успокаивали Ингольфа, норовившего биться головой о стену.

А потом дверь номера открылась, и на пороге появилась наша судьба.

Чтобы прийти к нам на этот раз, она выбрала облик человека в лиловой форме с нашивками на обеих рукавах, ярко начищенной бляхой на шее, в рогатой пилотке и с большой кобурой на белой портупее.

Войдя, он чуть поклонился, бесстрастно оглядел все происходящее, а потом произнес слова, прозвучавшие для нас приговором:

— Уважаемые, прошу предъявить документы…

Выслушав нашу наскоро слепленную — по ходу разговора — историю, где фигурировала похищенная шхуна, на которой остались все наши бумаги, он нахмурился. Похоже, то, что мы, перебивая друг друга, рассказали ему, одновременно и вызвало в нем подозрения, и поставило в тупик.

После короткого раздумья он вытащил из болтавшегося на длинном ремне футляра мобильный телефон — формой, габаритами и цветом смахивающий на небольшой кирпич — и куда-то позвонил, принявшись косноязычно излагать нашу историю. Телефон что-то хрипло квакал в ответ — таков был местный язык в своем первозданном, не измененным лингвестром звучании.

Посреди разговора он повернулся к нам и спросил, откуда мы.

«Двум смертям не бывать», — промелькнуло у меня.

— Мы из Громану, — торопливой скороговоркой сообщил я, боясь, как бы кто-нибудь из нас не ляпнул какую-нибудь несусветную чушь и не выдал себя.