Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки - Александр Анатольевич Васькин

«Троепольский постарел, ходит с палочкой… Возле гардероба, когда я уже уходить собрался, он сказал: “Подожди минутку, я сейчас”, − и устремился к Юлиану Семёнову, в руках которого был какой-то сверток. Возвратившись, Г. Н. сказал, что Юлиан купил мыла, которое продавали для членов президиума, и что тоже нужно пойти взять мыла»{541}. Но почему мыло продавали только членам президиума, что же другим писателям не мыться, что ли?

Костромского жителя, посланца с родины Сусанина, могло бы утешить то, что уже не только периферия, но и вся страна встала в очередь: «Москва в эти декабрьские дни наводнена приезжим народом. За мясом и колбасой огромные очереди. Даже выехать из Москвы трудно… Нина Сергеевна Самарская (из “Молодой гвардии”), нимало не смущаясь, сказала мне, что на одной из новых станций метро есть изображения городских гербов из т. н. Золотого кольца и что теперь москвичи говорят: это города, которые у нас кормятся. Под мудрым руководством Феликса принято решение раскрепить московских писателей по магазинам. Ради этого решено устроить прием в честь пятидесяти директоров “гастрономов”, и на правлении Литфонда обсуждали вопрос о выделении денег для преподнесения директорам книжных подарков… У Феликса теперь красная “Волга”, которую водит его жена… Литературные разговоры заключаются также в том, что обсуждают, кто на ком женился… Очень хорошее выражение: номенклатурные жены, т. е. переходящие из рук в руки в определенном кругу»{542}. Да, славное выражение.

Упомянутый «Феликс» – это критик Феликс Феодосьевич Кузнецов, начальник московских писателей (первый секретарь правления Московской писательской организации в 1977–1987 годах). В 1979-м Кузнецов защитил докторскую диссертацию, предоставив ученому совету свою монографию «За все в ответе. Нравственные искания в современной прозе и методология критики». В ответе он был и за подведомственных ему писателей, которым вечно недоставало ни мыла, ни шампуня, ни зубной пасты, ни туалетной бумаги. Дедков пишет, что писателей под мудрым руководством Кузнецова «раскрепили» по магазинам. На самом деле по смыслу лучше сказать «прикрепили», хотя советскому критику, конечно, виднее, ибо он, как и прозаики, тоже «за все в ответе». Но почему прикрепляли лишь москвичей, а как же писатели из других городов?

Дедков пишет о директорах пятидесяти гастрономов Москвы. Не много ли? Нет, достаточно. Ведь советские писатели, а точнее их дома были разбросаны по всей столице. И чтобы критику или переводчику не тащиться с авоськой, набитой дефицитом, с улицы Горького на Красноармейскую, его прикрепляли к местному гастроному. Для удобства «прикрепленных» в магазинах создали специальные отделы – «столы заказов», где к праздникам также отоваривали ветеранов. Заказ нередко состоял из гречки, батона колбасы, пачки масла сливочного, венгерского цыпленка-бройлера, банки импортного зеленого горошка или маринованных огурцов и помидоров, сгущенки, банки шпрот, тушенки, растворимого кофе, пачки индийского чая со слоном, иногда давали и баночку красной, реже черной икры. Это был настоящий праздник для простого советского человека. А для писателя – необходимость, помогающая ему подпитывать иссякающие то и дело творческие силы в борьбе за «это».

Юрий Трифонов также был вынужден получать заказы. Жил он на улице не к ночи будь помянутого Георгиу-Дежа (ныне 2-я Песчаная), в доме 8. Вдова писателя Ольга Романовна хорошо помнит те времена: «Существовали в Москве и “секретные места”, где выдавали продуктовые спецпайки. Очень важные дамы из ЦДЛ отоваривались в высотке на Красной Пресне. А нас прикрепили к распределителю магазина “Диета” (ныне – 2-я Песчаная ул., 19/10). Писатели могли подойти в отдельный уголочек и получить смехотворные по сегодняшним временам продукты. Но – без очереди и то, чего нет на прилавках. Консервы. Мясо. Однажды Юрий Валентинович пришел, вызывающе грохнул пакет на стул и сказал: “Больше меня туда не посылай. Я не пойду. Стыдно. Ходи на рынок или договаривайся с Митей”. Митя был в “Диете” самый главный среди грузчиков, которые очень любили Трифонова. Юра их ссужал трешками и пятерками и никогда не просил назад. Поэтому они считали, что он им приятель, и обращались с ним запанибрата. Один раз Митя окликнул нас: “Юр, привет, ты всё пишешь?” – “Да, всё пишу”. – “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля?” – “Нет, я пишу другое”, – ответил серьезно Трифонов… Митя прибегал иногда: “Романовна, леща надо?” – “Надо”. И он таранил леща…»{543}

Интересно, что даже в снабжении дефицитом также действовала табель о рангах. Это ерунда, что Трифонов самый читаемый писатель в СССР – он ведь не секретарь союза. Вот пусть и мыкается на своей Песчаной с Митей из «Диеты». А секретари Союза писателей были прикреплены к ресторану ЦДЛ и там получали заказы. Екатерина Рождественская вспоминает: «Когда папа стал секретарем Союза писателей, должность важная и почетная, ему начали выдавать писательский продуктовый заказ. Брала его обычно я, благо, только что научилась водить машину и лишний раз выехать куда-то недалеко от дома доставляло мне большое удовольствие. За заказом спускалась в подвал под рестораном, под самый Дубовый зал»{544}.

В подвале кипела своя жизнь, не менее бурная, чем в писательском ресторане. Здесь тоже были свои мастера – так сказать, классики гастрономического жанра: «Я прошла мимо “каземата” за железной решеткой, открытого на всеобщее обозрение, где стояли огромные пни гигантских деревьев и раздетый до пояса атлетический мясник в переднике поигрывал топором, примериваясь к лежащей на срубе коровьей туше. Увидев меня, он что есть силы размахнулся и хрястнул коровий труп по ноге, которая шмякнулась об пол. Где-то в глубине темного коридора раздался звонкий женский смех. Сзади проехала тележка и скрылась в темноте»{545}. Стругацкие отдыхают…

А вот и самый главный среди литераторов человек (был ли он принят в ряды Союза писателей за свои неустанные труды?): «Кабинет директора ресторана ЦДЛ был без окон и совсем небольшим. Хотя сам директор – как тот Магомет, к которому на поклон идут все горы, – был самый, пожалуй, влиятельный человек во всей писательской организации, да и по связям высоко котировался в Москве… Внешне он был абсолютно не запоминающимся человеком, дядя из толпы: среднего роста, с реденькими, переходящими в лысину пегими волосиками, голубыми маленькими глазками, чуть извиняющейся улыбкой на обычном лице. Одет был всегда скромненько и серенько: потертые, залоснившиеся на пятой точке штаники, рубашка в одну и ту же полосочку с вечно закатанными рукавами. Эдакий школьный завхоз… В общем, нрава был спокойного и мирного, хотя власть над людьми сделала свое дело – он всех немножко презирал»{546}.

Единственным, кому завидовал этот псевдозавхоз, был директор гастронома № 1 (в народе Елисеевского) Юрий Соколов. Его в 1984 году расстреляли. А ведь он тоже многим писателям помог