Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Гендельсон уже обогнул скалу, откуда открывается вид на несметное войско. Рука его властно натянула повод. Конь под ним еще и пританцовывает, зараза, готов бежать дальше. Белые равнины почернели от скопища заргов, даже шатры их военачальников абсолютно черные. Справа и слева горы, да не просто горы, а почти отвесные стены перегораживают мир, зубьями достигая облаков. Это ж какой крюк довелось сделать подлецам, чтобы попасть сюда. Сколько народу и коней погубили на горных перевалах! Их уж точно не пропустили через анфиладу залов монастыря древних богов…

Я снова засмотрелся на проход в этой стене. Что за строители — непонятно, но перегородили проход стеной из такого же камня и чуть ли не такой же толщины, как сами горы. Высокая, даже отсюда видно, что-то из византийского или давидсасунского эпоса. Там всегда такие поражающие воображение стены. Собственно, в тех сасунских краях камня до фига, это в наших лесных землях такие стены в диковинку… Даже отсюда, с высоты, не видно, что там за стеной, какие дома, дворцы, храмы, конюшни, бараки…

Гендельсон вскрикнул:

— Кернель!

Красные драконы проносились над Кернелем, выдыхали огонь. Там вспыхнули пожары, но, к моему — удивлению, то один дракон, то другой вдруг начинал беспорядочно колотить крыльями, падали, нередко задевая других, а те тоже неуклюже рушились на закрытый стеной город. Другие наездники разредили драконов, держались осторожнее, драконы огонь старались выдыхать либо издалека, либо проносясь над самой стеной, чтобы в случае неудачи упасть на эту сторону.

Мы отчетливо видели черную массу, что как масса муравьев быстро поползла по чистым стенам вверх. Там сверкали искры — заходящее солнце играло на доспехах, мечах и топорах. Гендельсон вскрикнул отчаянным голосом:

— Они влезают на стены!

— Заткнитесь, — сказал я грубо.

— Кернель… он гибнет на наших глазах!

— Заткнитесь! — выкрикнул я в бешенстве. Он повернулся ко мне, я заорал: — Думаешь, мне нравится такое видеть?.. Но что, что ты предлагаешь?.. Помимо бабьих криков? И заламывания белых рук?

Солнце скрылось за горами, зарево пожара смешивалось с заревом заката. Другого пути, как я понял, попасть в Кернель нет, кроме как либо проломить там ворота, либо перелезть через стену, что тянется чуть ли не на километр, где-то да отыщется слабое место…

Тьма сгущалась быстро, как обычно приходит ночь высоко в горах. Издали донеслись едва слышные звуки сигнальных рожков. Гендельсон начал торопливо креститься. Стены Кернеля очистились. Темная масса войск, как ртуть, двинулась прочь от них, но вопреки моим надеждам остановилась за пределами выстрелов из луков.

Вспыхнули первые костры. Ночь сразу стала темнее, зажглись звезды. Из-за гор показалась половинка месяца, залила все пространство призрачным светом, посеребрила пики гор. Костры вспыхивали повсюду, куда достигал взгляд по долине. Мне впервые за последние дни стало страшно и безнадежно. До этого я пер как лось, напористо и бездумно, ибо была цель — достичь Кернеля. Но вот достиг. Вот он. Рукой подать.

Глава 31

Мы отыскали достаточно широкую щель в скалах, Гендельсон спрятал там коней. Я собрал веток, барон изволил помогать с костром, но я две трети его веток забраковал: сырые, дадут дым, а по дыму нас отыщут. Снова собирали все щепочки, сучки, даже сухую траву. Наконец нагребли, отогрелись и поджарили мясо на крохотном огне, огородив пламя камнями.

Гендельсон остался греть озябшие руки, я потихоньку поднялся наружу. Полумесяц выбрался на темное небо весь, его передвинуло на другую сторону небосвода, свет падал резкий, контрастный. Стена и ворота выглядели даже четче, чем днем, когда яркий свет слепил, сглаживал все щели и неровности. Сейчас стена очень походит на кремлевскую, с той лишь разницей, что сложена из массивных глыб серого гранита. И, похоже, там по верху, как по Китайской стене, могут проехать на колеснице. Что важнее, там можно стоять не цепочкой по одному, а целыми отрядами.

В серой стене, сейчас серебристой, зияли каверны. Не щели, однако глубокие трещины, вмятины, черные от копоти пятна. Вся стена выглядела бесконечно старой, дряхлой, что вот-вот рассыплется под собственным весом, стоит еще чуть расшатать в основании хотя бы камень…

Костер догорал, Гендельсон заснул сидя. Я тихонько лег, но он вздрогнул, с непонимающим видом открыл глаза..

— Что?.. Я заснул?.. Не может быть…

— Козни дьявола, — сказал я иронически. — Спите, сэр Гендельсон.

— Что-нибудь новое?

Я в полутьме пожал плечами.

— Что увидишь… Кернелю хреново. Если бы раньше, мы бы зайчиками перед приходом войск. Теперь хрен проскочишь!..

В темноте его голос прозвучал просяще:

— Совсем ни щелочки?

— Только через ряды всего войска, — ответил я грубо. — А их там на мили один к одному, плюнуть некуда.

— Плюйте на них, — послышался голос из темноты. Я с удивлением ощутил, что это Гендельсон изволил пошутить. — Вы знаете, сэр Ричард… я беру свои слова назад.

— Какие? — спросил я.

— Да все в ваш адрес, — прозвучало из темноты. — Их было много. Благородство крови — случайность судьбы, мне особо гордиться нечем. Но вот благородство поступков — это главное для благородного человека.

Я ответил грубо:

— Ну, это для благородного. Я же простолюдин.

— Я же принес свои извинения, сэр Ричард… Благородство чувств не всегда сопровождается благородством манер, вы это доказали. О благородном человеке нельзя судить по мелочам, но ему можно доверять великие дела. Низкому нельзя доверять великие дела, но о нем можно судить по мелочам. Король вам доверил великое дело, сэр Ричард. Теперь я вижу, что совсем не зря…

Мне стало неловко, я проворчал:

— То, что люди принимают за благородство, чаще всего оказывается переряженным честолюбием. Просто человек, презирая мелкие выгоды, идет к крупным, понятно?

В темноте долго слышались только кряхтение, вздохи, сопение, наконец он проговорил тихо:

— Благородство — это готовность действовать вопреки собственным интересам. Вы держитесь все время более чем благородно. Как истинно благородный человек, вы предъявляете требования только к себе, в то время как низкий… к другим. Мне очень стыдно это признать, но это я вел себя как человек самого низкого происхождения. Благородный живет в согласии с другими людьми, но не следует за ними, низкий следует за другими, но не живет с ними в согласии… как я следую за вами, но все время требую к себе особого отношения. Мне стыдно, сэр Ричард. Простите меня!