Враг с планеты Земля - Владимир Анатольевич Тимофеев

убили меня. Сам так считал, когда оземь грохнулся. А потом полежал-полежал мертвяком и чую: не, друг мой ситный, не родилась ещё та стрела, коей убьют тебя, от смерти заговорённого. И вот открываю я глаз и вижу: уходят трухмены. Все одвуконь, не спешат, добычу на лошадей нагрузили, с наших побитых снятую. Ну, думаю, пойду-ка и я за ними, авось, что и выведаю… До ночи крался-бежал за вражинами, от камня до камня, от бархана к бархану. Устал вусмерть. Не столько от бега, сколько от боязни, что заметят. Однако, нет, не заметили. Так вот до самого их кочевья и добрали́сь. А там я уже всю ночь под Луной вокруг проходил, всё, что потребно, высмотрел… И вот что сейчас я вам, братцы-други, поведаю. Не токмо провизией у этих трухменов разжиться можно. Есть у них и ещё кое-что, чего нам не помешает. Глядите, чего я у них раздобыл.

Кривой достал из котомки свёрток и, развернув тряпицу, показал ватажникам дюже чудной пистоль.

— Колдовская вещица, однако, — покрутил он оружием и указал пальцем на расширяющийся раструбом ствол. — Сам видел, как их тайши стрелял из него в большой камень, и там как будто проход раскрывался. А потом и в другое место стрелял, и тоже такое же было, словно бы облако там туманное появлялось, и шли туда вои с добычей, а возвращались пустые. И только сам вождь выходил оттуда с золотым самородком. Размером таким вот, — показал Тарануха кулак. — Так что даже не чую я, братцы, а точно знаю, что спрятана там пещера с сокровищами, и ключ от этой пещеры теперь у нас, — вскинул он снова чудо-пистоль и прицелился из него прямо в холм…

Судя по тому, как разгорелись у казаков глаза, наживку они заглотили по полной.

— Больше одного струга там и не надо, — воодушевлённо продолжил «разинский ближник». — Войдём, заберём всё, что есть, и айда до своих.

— А если там джинны какие в охране, или баба́и? — поинтересовался Чума.

— А вот для этого мы и пойдём на струге, кольчужные и оружные, — веско заметил «Кривой». — Чтоб всю охрану, какая есть, картечью и саблями извести, подчистую…

Появление чудесно воскресшего есаула оставшиеся на струге ватажники встретили с воодушевлением и восторгом, а узнав, что он с собой принёс и что предлагает, медлить не стали.

На подготовку «колдовского» похода за зипунами ушло меньше часа. Найдя подходящую по форме скалу, «Кривой» приказал править прямо в неё. Гребцы работали в ускоренном темпе. Струг летел по волнам, словно птица. Один из ватажников, при виде несущейся навстречу скалы, чуть было не смалодушничал, вскочив со скамьи и попытавшись выпрыгнуть за борт, но остальные, преодолев все страхи, упрямо сжимали зубы и, несмотря ни на что, продолжали верить вернувшемуся из небытия предводителю. Тот же, когда столкновение и крушение стали практически неизбежными, внезапно поднял свой трофей и «выстрелил» из него прямо в скалистый берег.

Ответом ему стало дружное «Ух!» всех, кто стоял на носу. А всего через десять ударов сердца лёгкий казацкий струг на полном ходу, в облаке брызг, влетел в мерцающую огнями портальную арку…

Июнь 1431 г. Франция. Дорога Руан-Париж.

Старый мощёный булыжником тракт, построенный ещё во времена Великого Рима, за прошедшие с тех пор тысячу лет никем особенно не поддерживался. Сквозь камни прорастала трава, обочины заливало дождями и грязью, копыта лошадей и колёса телег мало-помалу стачивали покрытие, а местные жители то и дело пытались выковырять булыжники для своих строительных нужд. Тем не менее, дорога пока оставалась торной. Ведь древние, как показала история, строили действительно на века. Плюс её всё-таки иногда ремонтировали. Пусть выборочно и нечасто, но тем не менее. То какой-нибудь монастырь решал, что монахи с паломниками не должны ломать ноги, перебираясь через очередную промоину или выбоину. То какой-то сеньор, когда его конь попадал копытом в яму от украденного булыжника, силой заставлял живущих рядом крестьян восстанавливать всё «как было». А то, бывало, и сами крестьяне, устав чинить собственные телеги и тачки, начинали пусть нехотя, но всё-таки приводить в порядок проходящий возле селения тракт.

После ухода римлян земли, которые он пересекал, начали разбивать на крупные и мелкие феоды и лены, и с каждым столетием они дробились всё больше и больше. Каждый новый владелец, как правило, считал своим долгом перегородить удобную для людей дорогу, поставить на границе полученного надела рогатки-барьеры и взимать с путников мзду на проезд. Цена — в зависимости от аппетитов хозяина и популярности среди проезжающих именно этой дороги, а не соседней.

Впрочем, такие преграды держались недолго, до очередной войнушки между соседями — всякими там баронами да графьями, а после и между более крупными феодалами — разного рода герцогами, королями и императорами. Именно войны ставили крест на коммерческих начинаниях мелких сеньоров. А та, что впоследствии будет зваться Столетней, здесь и сейчас подходила как раз к своему «апогею»…

Движущийся по дороге военный отряд никакие мытари остановить не пытались. Платой им вместо звонкой монеты, скорее всего, стали бы несколько пядей стали, вогнанные наглецам в грудь или в горло. Церемониться с подлым сословием рыцарство не привыкло и даже не думало привыкать. Чернь должна знать своё место. Единственное, что ей допускалось невозбранно — это умереть во славу сеньора и господа.

Правда, в последние несколько десятилетий умирать «за бесплатно» чернь уже не особо стремилась, а прогремевшая полвека назад Жакерия, даже закончившись неудачей, всё-таки сбила спесь с очень и очень многих, и в результате самые дальновидные из духовенства и знати стали искать новые идеи и смыслы, а следом новые способы, как управлять уставшими от бесконечных войн и поборов подданными.

Поиски завершились успехом. Способ нашёлся, и подсказала его сама жизнь.

За век почти непрерывной войны с «чужаками из-за пролива» обитатели Иль-де-Франс и Прованса, Нанта и Пуату, Лиможа и Лангедока, Оверни и Тура, аквитанцы, пикардийцы, бретонцы, нормандцы мало-помалу начали ощущать себя французами, жителями пусть пока ещё не единой, но всё-таки общей страны — Франции. Лет через триста подобное чувство будут звать патриотизмом. Сейчас оно больше напоминало яростное ожидание чуда, рождающееся из привычного религиозного — веры в единого бога, спасителя, всемилостивейшего и всемогущего, готового наконец-то помочь своим преданным чадам, несущего им не мир, но меч. Им,