Колесо превращений - Николай Петри

Милав дважды отлучался, чтобы принести поклажу, оставленную у входа. Он сообщил, что за каменными стенами бушует настоящий ураган и что если бы они не нашли этой пещеры, скорее всего, победа над рогойлами оказалась бы напрасной.

— Я в этом усматриваю высшую справедливость, — заявил Кальконис после того, как Милав намазал его лицо специальной мазью, изготовленной тут же по рецепту бабушки Матрены из сухих компонентов, которыми она в изобилии снабдила Милава перед дальней дорогой.

— В чем вы усматриваете высшую справедливость? — поинтересовался кузнец, с наслаждением потягивая медовый взвар, разбавленный водой из растопленных ледяных сталактитов.

— В том, что после победы над рогойлами, которая сама по себе является делом неслыханным, судьба подарила нам это убежище. В противном случае — в чем же смысл поединка?

— Смысл? — спросил Милав. — Наверное, смысл в том, чтобы всегда оставаться самим собой. В начале поединка мне показалось, что рогойлы разумны…

— И это едва не стоило вам жизни, — напомнил Кальконис.

— Возможно, — согласился Милав. — Но я нисколько об этом не жалею. Ярил-кудесник говорил: «Пытайтесь увидеть не форму, а содержание!..» Сегодня мне показалось, что за формой страшного зверя я смог разглядеть что-то еще…

Костер горел ярко и жарко; на стенах заблестела вода, выступающая из заполненных льдом трещин. Милав перебирал содержимое тюков с погибших лошадей и безжалостно бросал все в костер, оставляя лишь провизию и кое-какую мелочь, которая не могла перегрузить оставшихся животных.

Кальконис задремал, уронив голову на грудь. Ухоня тоже спал, привалившись обмороженным боком к нагретому костром камню. Милав расправился с тюками, сходил к входу, удостоверился, что с этой стороны можно не ожидать внезапного нападения (где гарантия, что прайд рогойлов был единственным?). Выход наполовину завалило снегом. Милав подкатил несколько валунов, набросал сверху больших ледяных сосулек и со спокойной душой отправился спать, не забыв устроить еще парочку хитроумных ловушек на пути к их гроту. Зачем? Так, на всякий случай…

ГОЛОС

И были эпохи, когда первенствовали в мире тонкие творческие энергии. Смрад гибели и тотального разрушения не довлел над миром людей. Тогда преобладали положительные сущности, и никто не смел настаивать на том, что закон равновесия равноутверждает и добро и зло. Ведь никогда свет и тьма не находились в равновесии. Ибо равновесие — это всего лишь тончайшая, едва видимая грань, отличающая первозданный хаос тьмы от идеальной гармонии света. Никогда, слышишь, никогда зло не сможет одолеть добро, как бы глубоко последнее не пало в пропасть отчаяния. Помни об этом и стремись к этому…

Они спали очень долго. Кальконис проснулся первым и стал в полной темноте ворошить костер. К нему присоединился Ухоня, и скоро грот осветился ярким пламенем. Милав выглянул из-под мехового плаща и улыбнулся прямо в Ухонину физиономию:

— С добрым утром!

Кальконис пошмыгал носом, пытаясь изобразить улыбку. Из этого мало что получилось, и он продолжил колоть лед в заиндевевший котелок. Милав откинул плащ, сел. Все тело ломило — результат вчерашней схватки на пределе человеческих возможностей. Костер горел хорошо. Пахло дымом, смолой и еще чем-то очень приятным. Милав решил посмотреть на то, что творится за каменными стенами. Ухоня напросился помочь ему.

— В чем? — спросил кузнец, накидывая плащ. Ухоня неопределенно помахал хвостом.

— Ладно, пошли, — согласился Милав и первым двинулся в темноту, чтобы успеть обезвредить ловушки (Ухоня со своим любопытством непременно угодил бы в одну из них).

Выход из пещеры был полностью завален снегом. У них ушло много времени на то, чтобы откопать проход, не имея под рукой ничего, кроме собственных ладоней.

Горный мир встретил их слабым ветром и редким снегом.

— Похоже на то, что погоду здесь заказывали рогойлы, — сказал Ухоня, а когда мы определили их на местожительство немного ниже — погода значительно улучшилаь.

— Да, и ветер слабее, и мороз не столь крепок, — согласился Милав. Что ж, хоть со спуском проблем не будет.

— А разве они у нас были?! — Ухоноид геройски поднял хвост трубой и оскалился.

— Ох, и грозен ты со своим обмороженным хвостом! — притворно оужаснулся Милав. — То-то рогойлы, как тебя увидели сами в пропасть попрыгали!

Ну-у-у, — промычал Ухоня, — может, и не сами, но попрыгали же!

Спускаться было намного легче. Ноги сами несли вниз, и приходилось быть очень внимательными. Впереди, кроме вигов и горгузов, никого не предвиделось. А что покорителям перевала дикие виги да горгузы-пакостники так, мелочь пузатая!

Впрочем, бахвалился подобным образом один Ухоня. Он семенил рядом с Милавом (лошадей осталось всего две, и ухоноид наслаждался полной свободой) и донимал кузнеца вопросами:

— А ты не заметил, что у рогойлов было шесть лап?

— С чего ты взял?! — удивился Милав.

— Ну как же! — искренне изумлялся Ухоня. — Ты тащил их за четыре лапы, и я за две!

— Ты тащил за хвост!

— Да? Все может быть…

Некоторое время ухоноид молчал, а потом вновь начинал терроризировать Милава:

— Как ты думаешь — обморожение не заразно?

— Конечно нет!

— А почему тогда я весь чешусь?

— А когда ты последний раз мылся?

— Ну-у-у… не помню.

— А чего спрашиваешь?

— Знать хочу. Шутка ли — целый прайд рогойлов одолели!

— Одолельщик, — подал голос Кальконис, — твоя очередь тропинку топтать!

— Ну вот, — хмыкнул недовольный Ухоня, — на самом интересном месте…

В этот вечер сожгли последний пучок смолистого кустарника, которого едва хватило на то, чтобы натопить в котелке снега и приготовить напиток, названный Ухоней «кубком победы».

Милав поморщился, но спорить не стал: по крайней мере, Ухоня перестал донимать его совершенно немыслимыми подробностями боя на перевале. Теперь ухоноид взялся за Калькониса, и Милав с улыбкой на губах слушал, как вчерашний бой с рогойлами в интерпретации Ухони превращается в подвиг титанов.

— Да-а, — размышлял Ухоня, глядя перед собой отсутствующим взглядом, быть бы вам, сэр Лионель, ледяным истуканом, если бы я вовремя не вытащил вас из пасти второго вожака рогойлов!

Кальконис удивленно посмотрел на ухоноида (бедный сэр Лионель еще не освоился с поразительной страстью Ухони к самовосхвалению и был, мягко говоря, шокирован его поведением).

— Позвольте, — изумился Кальконис, — а как вы узнали, что это был второй вожак? По-моему, они все выглядели на одно лицо… то есть, простите, на одну морду!