Сочинения. Том 1 - Евгений Тарле

Но министерство менее верило в человечество, нежели вице-король, и поставило Кэмдену на вид следующее: боясь за себя, Мак-Нелли стал шпионом; а вдруг, будучи командирован во Францию, он там почувствует себя в безопасности и поведет себя злокачественно, т. е. перестанет шпионить и опять примется за революционные происки? Может ли его сиятельство ручаться, что это не произойдет? Его сиятельство ответил, что не может. Мак-Нелли остался в Ирландии, ему назначен был оклад в 300 фунтов стерлингов в год, и здесь он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он ужасен был тем, что никому и в голову не приходило, что он шпион. Он так долго был юрисконсультом «Объединенных ирландцев», говорил так революционно, казался столь преданным делу, что даже чисто личные антипатии, имевшиеся относительно него, не спешили проявляться. И он продолжал вращаться в самых тесных революционных кружках и в самых важных салонах легальной оппозиции, и к изумлению всех постоянно оказывалось, что глаза Вильяма Питта видят сквозь степы, а уши слышат самый тихий шопот. И как раз из Ирландии уехал человек, у которого был инстинкт, чтобы заподозрить предателя, неутомимая тонкость ума и хитрость, чтобы открыть его, и железная энергия, чтобы обезвредить.

В своем отчете, написанном для французского правительства и найденном при аресте Джексона, Вольф Тон изображал Ирландию весьма близкой к восстанию и, следовательно, вполне расположенной принять французский десант самым дружественным образом. После процесса Джексона правительство, не имея возможности доказать вполне ясно, что этот (переписанный кем-то) отчет принадлежит именно Вольфу Тону, дало тем не менее понять, что оно будет его преследовать. Все-таки (благодаря отчасти вмешательству многочисленных и влиятельных друзей Тона) ему позволили выехать из страны, куда пожелает, но выехать во что бы то ни стало. В Дублине он виделся с Томасом-Эддисом Эмметом, на которого (совершенно, как увидим, справедливо) возлагал весьма большие надежды и который достойно заменил его в эти годы на родине. Оттуда он с женой, сестрой и тремя детьми поехал в Бельфаст, где все они сели на отходившее в Филадельфию судно. Перед самым отъездом он прощался с Нильсоном, Мак-Крэкеном, Росселем и Симсом, своими товарищами. Расстававшиеся торжественно поклялись никогда не прекращать борьбы, пока не низвергнут английского владычества, никогда не оставлять начатого дела, никогда не полагать оружия до достижения Ирландией полной самостоятельности. Когда судно, увозившее Вольфа Тона, пропало вдали Атлантического океана, едва ли бельфастские власти, на обязанности которых было донести вице-королю о совершившемся отъезде, могли предполагать, что этот человек еще вернется на родину, приводя с собой иностранную армию.

9

Реакция, с которой в 1795 и в следующие годы пришлось считаться ирландским революционерам, была не только правительственной, проявлялась не только в официальных вещаниях и публичных заседаниях и олицетворялась не только чиновниками. Вся английская история приучила граждан к широчайшей самодеятельности, а жившие в Ирландии англичане-епископалисты, окруженные всегда враждебным населением, и подавно привыкли смотреть на самопомощь как на дело первой необходимости. Подобно правительству, они деятельно стравливали ирландцев-пресвитериан с ирландцами-католиками, принимали живейшее участие в драках между ними, всегда, конечно, в рядах «предрассветных парней» против католиков-дефендеров, защищавшихся от добровольческих домашних обысков и других насилий. Общество «Объединенных ирландцев» в лице Нильсона, Тилинга и иных своих членов, деятельно вмешавшись в эту борьбу, как уже сказано, упорно добивалось примирения враждующих сторон. Тогда англичане пришли в живейшую тревогу, которая особенно усилилась со времени следствия по процессу Джексона: французское нашествие, всеобщее восстание, убийства и изгнания стали грозным и близким призраком перед юридически господствовавшей, но численно слабой в Ирландии расой. Под влиянием систематической революционной пропаганды, а, быть может, еще более под влиянием внезапно обманутых надежд католики с весны 1795 г., после отозвания вице-короля Фицвильяма, перешли в наступление гораздо решительнее, нежели прежде. Целый ряд нападений на протестантские дома и поместья был ознаменован грабежом и убийствами; целый ряд арестов сопровождался самыми суровыми приговорами, а иногда и расправой без всякого суда. Среди английского общества в Ирландии все более и более укреплялась мысль действовать подобно врагам, т. е. как Вольф Тон и его товарищи: отправиться самим на пропаганду в пресвитерианские округи и там действовать словом и убеждением. Было разослано много деятельных агентов с целью проповеди религиозной вражды между ирландцами обоих вероисповеданий, и так как эти агенты всюду встречали полное сочувствие чиновников вице-короля Кэмдена, то кое-что в желаемом направлении им сделать удалось. В сентябре ряд стычек в графстве Эрмоге окончился кровавым столкновением при Дайемонде, где несколько десятков человек было убито, а еще больше ранено. Победа осталась на стороне протестантов. Конечно, никакого стратегического или политического непосредственного значения подобные победы или поражения не играют в междоусобной гверилье, но дайемондское происшествие сильно подбодрило англичан и заставило их, не теряя времени, собрать первое заседание давно уже предположенного нового общества. 21 сентября 1795 г. вечером после дайемондской битвы произошло первое собрание «оранжистов».

Они назвали себя оранжистами в честь и в память Вильгельма III Оранского, короля Англии, призванного на престол после низвержения в 1688 г. Якова II. Вильгельм III усмирил в Ирландии восстание, при нем огромные земли были там конфискованы и отданы в руки англичан, при нем отчасти утверждены, отчасти вновь созданы стеснительные для католиков законы. Его имя всегда вспоминалось ирландскими англичанами с почтением и благодарностью как устроителя и завершителя их экономического и политического преобладания в завоеванной стране. Но, прикрывшись именем Вильгельма III, оранжисты обнаружили не только логичность, а еще и большой такт. Дело в том, что опрометчив и неосторожен тот насильник, который откровенно и гласно ведет свою родословную от другого насильника, ничем, кроме ударной силы, не отличившегося, и только очень уже простодушные люди в истории хвалясь говорили, подобно сумароковскому «самозванцу», о себе как о злодеях, а о своих собственных делах как о преступлениях, и то говорили бессознательно. С деятелями, за которыми была прожитая их предками многовековая политическая культура, ничего подобного случиться не могло. Они знали, что Вильгельм III был не только усмирителем Ирландии, но и олицетворением победы над Яковом II, над деспотизмом; что с его воцарения началась уже не прерывавшаяся эпоха строго конституционной жизни; что виги его считали живым палладиумом английских вольностей. Когда Ирландия вздумала на свою беду встать для защиты Якова II, потому что он был католиком и воцарение протестантского короля Вильгельма грозило ирландским интересам, против восставших были все англичане, не только обычные враги Ирландии, но и люди с самыми светлыми, освободительными взглядами. Усмирить ирландцев в 1688–1689 гг. значило лишить изгнанного тирана Якова II последней надежды на английский престол. Вильгельм III это и сделал.

Оранжисты совершенно верно могли рассчитать, что благодаря стечению таких совсем исключительных обстоятельств Вильгельм остался в ореоле победителя деспотизма и слуг деспотизма и что популярнее того усмирения никакое иное быть не может. А им нужна была моральная поддержка метрополии, не только материальная, им важно было изобразить себя стоящими на аванпосте и страже английской свободы и самостоятельности, не только борющимися за свои привилегии и интересы. Тогда, в XVII в., говорили оранжисты, врагов Англии поддерживал деспот Людовик XIV, помогавший Якову и ирландцам; теперь ирландских бунтовщиков хочет поддерживать французская Директория, т. е. тот же вековечный иноземный неприятель. Следовательно, необходимо воскресить традиции Вильгельма III и дружно, сообща бороться против бунтовщиков-католиков. Все это искусственное приплетание имени Вильгельма было шито белыми нитками, но оранжисты заботились о впечатлении и его бесспорно произвели. Это были уже не «предрассветные парни», не буянящая пресвитерианская деревенская молодежь. Представители среднего, а спустя некоторое время и высшего класса английского населения Ирландии примкнули к оранжистам, и новое общество сделалось главной воинствующей организацией, прямо направленной против католических домогательств и против всех стремлений «Объединенных ирландцев». «Предрассветные парни» были армией, а оранжисты — главным штабом и офицерами, предводителями и вдохновителями, заступниками и адвокатами перед властями и на суде в тех случаях, когда ужасы, производившиеся «предрассветными парнями», выходили решительно из ряду вон. Впрочем, с этих пор самое название «предрассветных парней» понемногу исчезает и заменяется термином «оранжисты». Страшное время наступило для католиков. Шайки оранжистов иногда во время ночных нападений отрезывали им уши, выкалывали глаза, рубили пальцы, иногда убивали совсем, не стесняясь количеством. Например (около года спустя после образования нового общества), в одну ночь без всякой причины были зарезаны католики-арендаторы графа Черльмонта, причем число их определялось в 18 душ. Подобных событий за 1795–1798 гг. можно насчитать довольно много. В первые же недели после образования оранжистов пожары католических домов стали совершенно обычным явлением, так же как насильственный вывод целых семей из жилищ, часто совершенно нагими для большего издевательства, и изгнание их с арендуемых участков, причем лендлорд денег не возвращал, а власти в ответ на исступленные жалобы измученных и голодных жертв говорили, что они очень жалеют, но ничего поделать не могут. Нападения были ужасны тем, что решительно ничем не вызывались, и их мог ожидать буквально всякий крестьянин-католик каждый день; нападавшие были умело организованы и вооружены, а власти делали только деликатные упреки руководителям оранжистов за нарушение тишины и спокойствия. Изредка только отдавали под суд очень уже явно уличенных убийц; так, в июле нескольких оранжистов судили и двух повесили, а остальных оправдали, несмотря на тягчайшие улики и гнусные преступления, в которых они обвинялись.