Живу тобой одной - Стефани Блэйк

– Простофиля! Многие годы ты носился со своим возвышенным сознанием великого греха и неискупленной вины. Монах несчастный! Нет никакого греха. Ты не убивал своего отца. Ты не имеешь к этому никакого отношения. И вовсе не Господь Бог послал его в тот день в амбар. Это сделала я!

– Ты послала моего отца в амбар?! Как это?

– В тот день утром я будто невзначай упомянула, что каждое воскресенье после обеда ты приводишь в амбар девушку.

Вначале Хэм ничего не почувствовал. Тело и мозг словно окаменели.

– Ты сказала отцу, зная, что он обязательно придет и застанет нас вместе?! Нас с тобой…

– Отлично придумано, не правда ли, святой Хэм? Так что, как видишь, венец, заработанный годами бесконечного раскаяния, не что иное, как колпак шута. Ты дурак, Хэм. Дурак! – Она плюнула ему в лицо.

Ярость взметнулась в нем огненной лавой, сметая все на своем пути. Позднее он мог припомнить лишь отдельные моменты из того, что последовало за этим. Как головоломка, в которой утеряны целые куски. Он сорвал с нее шубу. Пуговицы разлетелись в разные стороны. Платье… От него остались лишь клочья, годившиеся разве что на тряпки. Кровь ручьями текла по ее лицу из носа и рта. Последнее, что он ясно помнил, – он склонился над ней, стоя на коленях, и сжимал ее горло. В ее зеленых глазах он не увидел ни страха, ни мольбы, ни покорности.

Белая грудь показалась из разорванного бюстгальтера. Хэм не мог оторвать взгляда от розового соска. Пальцы на ее горле ослабили свою мертвую хватку, ладонь скользнула вниз, ощутив атласно-гладкую кожу. Грудь притягивала как магнит.

– Хэм… – услышал он мягкий, ласкающий голос.

Она потянула за вторую, неразорванную бретельку лифчика, спустила ее, обнажив и другую грудь. Протянула к нему руки в немой мольбе. Груди сомкнулись, словно приглашая, пальцы гладили его затылок. Окровавленные, распухшие губы раздвинулись в улыбке.

– Это только справедливо, Хэм. Ты отнял у меня Ната. Теперь будешь вместо него.

– Нет! – Голос его дрогнул.

– Ты любишь меня, Хэм.

– Я тебя ненавижу!

– Любовь, ненависть… грань между ними тоньше паутины. Ты ведь хочешь меня?

– Я хочу тебя.

Она обхватила ладонями его лицо, притянула к себе. Губы раскрылись, принимая его. Металлический запах, металлический привкус… Железо в крови.

Опытной рукой она расстегнула на нем брюки, коснулась набухшей и твердой плоти. Он попытался встать на колени, поднять брюки.

– Нет-нет, – прошептала она ему в самое ухо, покусывая мочку. – Ты все испортишь. Сейчас – и ни минутой позже.

Она снова потянула его вниз, приподняла бедра, принимая его в себя. Рев в ушах, казалось, заполнил все его существо. Так воздух устремляется в вакуум и заполняет безвоздушное пространства. Магия эротики разрушила проклятие. Он, наконец, похоронил своего отца, Натаниэля Найта.

На следующий день Келли переехала из Уитли в большой белый дом Найтов и поселилась с Хэмом. Какая ирония судьбы! Своим последним мощным оружием – рассказав Нату об отцовстве Хэма – она больше повредила себе, чем ему. То же произошло и с Хэмом. Он отдал себя в руки Келли, хотя после своего возвращения старался держаться как можно дальше от нее, сопротивлялся всем ее уловкам завязать какие-либо отношения, держал ее на расстоянии. Собственная плоть подвела его, так же как холодная логика и расчет подвели Келли.

Шли недели, месяцы. Келли была то нежной, очаровательной и любящей, то сварливой и стервозной. Как все жены. Теперь она сама вела хозяйство.

– Хватит с меня слуг. Пусть все будет так, как в самом начале, когда я впервые пришла в этот дом. Я хочу сама все делать для тебя, Хэм, и для нашего сына, когда он вернется из армии. Он вернется, Хэм, я это знаю. Ты же вернулся.

– Я вернулся… – повторил он без всякого выражения. Насчет Ната он очень сомневался, однако не стал ничего говорить Келли. Пусть тешится иллюзиями. В ней, оказывается, тоже есть чувствительность, о которой он раньше не знал. В ее, казалось бы, непроницаемой броне появились незащищенные места. А в нем неожиданно проявился садизм, осознал он с чувством вины. Ему нравилось касаться этих больных мест, причинять ей боль. Больше всего она боялась, что в один прекрасный день Хэм сядет на поезд, как он уже сделал однажды, как сделал Нат. Уедет и оставит ее одну. Он намеренно подпитывал ее страх.

– Что-то мне не сидится на месте. Поеду-ка на несколько дней в Олбани.

– Я поеду с тобой, – неизменно отвечала Келли. – Не хочу оставаться одна. Кроме тебя, у меня никого нет, Хэм. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой.

Его так и подмывало возразить: «Ты одинока?! Да у тебя есть все, о чем ты когда-то мечтала в приюте. Земля, деньги, два больших дома, причем один из них особняк, который подошел бы любому из здешних богачей. У тебя есть свой собственный город, пусть и не такой, в какой ты хотела его превратить. У тебя есть даже собственное кладбище. Нет, я говорю не о кладбищенском участке Найтов. Я имею в виду Найтсвилл. Ты же похоронила себя здесь». Но он не говорил ничего этого: щадил ее.

За первый год службы в ВВС Нат написал им четыре письма. Первое начиналось так:

«Дорогие мама и Хэм!

Я пока не могу думать о тебе как об отце. Боюсь, что никогда не смогу. Сейчас мне не хотелось бы обсуждать открытия, сделанные вами в тот последний вечер, даже вспоминать об этом не хочется: слишком больно. Теперь я понимаю, почему ты бежал от правды, Хэм. Честно говоря, я хочу как можно дальше отделиться от вас обоих. Я бы предпочел и писем не писать, но ты, Хэм, показал мне, как это жестоко и эгоистично: полностью разрубить все связи с теми, кто тебя любит. Я знаю, мама, ты любишь меня. И ты тоже, Хэм. Я, со своей стороны, не чувствую к вам ненависти за то, что вы совершили в прошлом. Я вообще ничего не чувствую. Наверное, оцепенение от шока еще не прошло. Ну а пока я веду дневник. Начинается он с самого детства, с того, что я могу припомнить. Фактически он начинается еще до моего рождения. Отрывочные разговоры, сплетни, воспоминания, услышанные от мамы, Хэма, Брюса, Крис, даже от чужих людей. Найтов и Мейджорсов достаточно хорошо знают в округе Саратога. Не раскрывая себя, я собрал довольно интересную информацию об этих двух кланах. Кое-что, вероятно, выдумки, однако в большинстве случаев правду легко отделить от вымысла. Мне нравится служить в воздушных войсках. Не думаю, чтобы по складу характера из меня получился хороший пилот, поэтому я решил стать штурманом. Математика мне всегда хорошо давалась, а работа эта очень интересная. Все равно, что разгадывать головоломки, а это у меня тоже хорошо получалось. Наверное, надо отредактировать свои беглые записи. Постараюсь вести дневник более аккуратно с литературной точки зрения».