Человек смотрящий - Марк Казинс

Жители Западного Берлина показывают детей своим родителям, живущим в Восточном. 1961

Сами-то малыши, конечно, видят, что там, за стеной, но в их памяти ничего не останется. Стена простояла двадцать восемь лет. Верно подметил поэт Роберт Фрост: «Есть нелюбовь какая-то к стене»[34]. Эта сцена неуловимо напоминает проводы в аэропорту, когда вы бросаете прощальный взгляд на дочь, улетающую в далекую страну, чтобы начать там новую жизнь. Переставала ли реальность ощущаться как реальность в тогдашнем Берлине? Несомненно. Люди по обе стороны стены превращались в символы – и пешки – «холодной войны», большой, запредельно милитаризованной, параноидальной игры, когда с двух сторон ложь громоздили на ложь. То, чего люди не могли видеть своими глазами, грубо подтасовывалось, получало ярлык, объявлялось чуждым и враждебным.

Наша шестая фотография свидетельствует о желании покончить с фальшивыми, перевернутыми реалиями войны. Через девять лет после начала строительства Берлинской стены на визуальной сцене произошло событие, которое можно рассматривать как шаг к последующему разрушению этой искусственной перегородки. Находясь с официальным визитом в Варшаве, германский канцлер Вилли Брандт возложил венок к памятнику жертвам Варшавского гетто, а потом неожиданно для всех и, вероятно, для себя самого упал на колени. Позже он напишет в своих мемуарах: «Я сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов». Брандт не впервые признал военные преступления Германии, но в тот момент, когда у всех на глазах застыл в позе молитвы и смирения, он совершил нечто невероятное – принес покаяние от имени всего немецкого народа.

Преклонить колени перед кем-то или чем-то – значит мысленно сказать: «Ты превыше меня» или, на худой конец, «Я не превыше тебя». Разумеется, федеральный канцлер не просто человек – в своем лице он представляет Германию, следовательно здесь на коленях стоит сама Германия. Мы видим по меньшей мере с десяток фоторепортеров и целую толпу наблюдателей, и все смотрят на него, как смотрел и автор фотографии. Все глаза прикованы к Вилли Брандту, но его глаза опущены. После падения Берлинской стены польский посол в Германии Януш Райтер отметил: «Если смотреть на вещи непредвзято, 1970 год стал поворотным в польско-германских отношениях». Появление этой фотографии на страницах печатных органов означало, что ее увидит весь мир, все люди. В том числе евреи. Это публичное извинение – одно из величайших визуальных событий в истории XX века. Оно помогло изменить мир.

Вилли Брандт у памятника жертвам Варшавского гетто © Ullstein bilderdienst, Berlin

Седьмой, и последний, фотообраз, связанный со Второй мировой войной, одновременно и самый загадочный. В 1894 году в Берлине было торжественно открыто новое здание германского парламента. В 1933-м оно сильно пострадало в результате поджога; этим поджогом Гитлер воспользовался, чтобы обвинить политических противников в попытке переворота и потребовать чрезвычайных полномочий: в стране установился тоталитарный нацистский режим. В конце войны вокруг шли ожесточенные бои, и от здания остались, по существу, изрешеченные пулями руины; в таком виде оно простояло все первое послевоенное десятилетие, пока не начались ремонтные работы. А в 1995 году художники Христо и Жанна-Клод на две недели обернули Рейхстаг серебристой полипропиленовой тканью. Посмотреть на это диво успело пять миллионов человек. Рейхстаг стал похож на айсберг, потопивший «Титаник», или на кубистическое облако, или на лица, скрытые под покрывалом, на полотнах Рене Магритта.

«Немецкому народу», Йорг Даниел Хиссен, Вольфрам Хиссен / Arte, Estwest, Ex Nihilo, Zweites Deutsches Fernsehen (ZDF), France-Germany, 1996

С точки зрения эволюции визуального восприятия «упаковка» Рейхстага интересна тем, что сочетает в себе элементы сюрреализма и театра. Само здание символизировало несколько этапов немецкой истории, включая самые одиозные. Идея спрятать здание вместе с его ассоциациями под сверкающим покровом напоминает нам о вытеснении в бессознательное всего потаенного, подавленного, отвергнутого сознанием. На полмесяца национализм и нацизм скрылись за занавесом. Но когда занавес отдернули, в полной мере проявилась театральность этого перформанса. Подобный эффект создает занавес на картинах Вермеера, Тициана и Сезанна. «Вынутый из обертки» Рейхстаг предстал словно заново, приглашая посмотреть на него свежим взглядом, вот почему эта акция была созвучна объединению Германии. Ведь Германия начинается заново, вроде бы говорили нам художники, давайте же упакуем ее в красивую обертку и потом раскроем, как рождественский подарок. Но отчего-то в блестящей обертке чудится подвох. Так и кажется, что здесь обыграна официальная версия истории – мол, для Германии началась новая, светлая эра, – в то время как сюрреалистический подтекст явно указывает на то, что это здание – воплощение кошмара недавнего германского прошлого, символ не-видения, желания отвести взгляд, последовать примеру веймарцев в Бухенвальде. Иными словами, обернутый Рейхстаг – провокационный визуальный объект, и правильно его увидеть не так легко, как кажется.

Другая реальность в XX веке: ЛСД, ДНК, телевидение, селебрити

Если представление о том, что такое реальность, подверглось в XX веке значительному пересмотру, то виноваты в этом не только модернистские течения в искусстве, поездки на автомобилях и война. Среди факторов, действовавших изнутри, нужно назвать один, в каком-то смысле подрывающий идеи Дэвида Юма о восприятии: речь о веществе под названием «диэтиламид лизергиновой кислоты». Впервые синтезированное в 1938 году и опробованное в 1943-м, это соединение заявило о себе в 1950-х. Я говорю об ЛСД – великом расширителе зрачка.

Те, кто на собственном опыте испытал действие разных наркотических веществ, могут рассказать, до какой степени каждое из них меняет картину мира. Как показывает практика применения ЛСД, зрительной коре головного мозга достаточно совсем небольшой стимуляции, чтобы устроить феерию. Самые обычные вещи преображаются, пульсируют и мерцают, и в этом есть что-то от алхимии. ЛСД-трипы («путешествия») расширили границы зрительного восприятия. Еще до синтеза ЛСД мы знали, что зрение включает в себя механизмы проецирования образов, хранящихся в нашем сознании, но теперь весь экспрессивно-хроматический потенциал зрительной коры вырвался на волю. Куда ни глянь – «кандинские». До ЛСД, не считая ритуального применения природных психоактивных веществ в древних культурах, люди видели мир примерно так же, как их отцы и деды. С ЛСД не только цвета обрели небывалую яркость, а формы – странную (и порой пугающую) зыбкость и подвижность, но люди стали видеть то, чего никогда прежде не видели. Потому что ЛСД – галлюциноген.

ЛСД открывает «двери восприятия», уверяют нас посвященные, позволяет по-новому увидеть физический мир и растворяет фильтры индивидуального сознания. Но это только одна сторона медали. Визуальные искажения, пусть