Ночь не наступит - Владимир Понизовский

«Готов к услугам за 1000 франков в месяц, не считая разъездных, с уплатой, в случае разрыва, 12 000 франков».

На бумаге резолюция:

«Личность ловкая, неглупая, но сомнительная. Сношения с ним полезны, но цена высокая».

Торг завершился взаимовыгодной сделкой. В папку был подшит документ:

«Бывший агент СПБ-го секретного отделения, проживающий ныне в Париже под именем Ландезена, приглашен с 1 сего мая к продолжению своей деятельности за границей и поставлен в непосредственное отношение с лицом, заведывающим агентурой в Париже. Соглашение состоялось на следующих условиях:

1. С 1 мая 1885 г. Ландезен получает триста рублей или семьсот пятьдесят франков жалованья в месяц.

2. В случае поездок вне Парижа, предусматриваемых в видах пользы службы, Ландезену уплачивается стоимость проездного билета и десять франков суточных...

8 мая 1885 г.

Предполагал ли департамент, двадцать три года назад возобновляя деловые отношения с бывшим своим сотрудником, какого жреца охранной службы он приобрел в самонадеянном и нахальном студенте?

Додаков дочитал эту своеобразную книгу, где не было и не могло быть ни малейшей выдумки, где каждая страница — пронумерованный документ и в то же время породить которую не могло бы самое причудливое воображение, и, закрыв обложку, посмотрел на директора:

— Фантастично, ваше превосходительство!

— Поэтому я и познакомил вас, так сказать — заочно, чтобы вы не сплоховали. Действовать вам придется через агента «Данде». Хотя, как бы этот агент не продал вас тому же Гартингу — по всей видимости, «Данде» трудится и на него.

— Явку возьму, но постараюсь обойтись без агента, ваше превосходительство. Использую студента Антона Путко.

— Вашу закольцованную птичку? Ну что ж...

Виталию Павловичу предстояло сделать решающий шаг, и он, как перед прыжком, даже глубоко заглотнул воздух:

— Студента Путко весьма близко знает некая девица, в недавнем наш секретный сотрудник, которая служит секретарем в «Обществе электрического освещения». Я мог бы предложить ей поехать со мною в Париж в качестве секретаря при инженере.

— Как зовут ее? Я имею в виду кличку.

— «Антуанетта».

Директор на минуту задумался. Наивен был бы Виталий Павлович, если бы решился предположить, что его собственные личные и служебные связи находились вне контроля вышестоящих начальников. Вынося оценку Додакову и определяя его исполнителем чрезвычайно ответственного задания, Трусевич тщательно изучил всю его подноготную и его окружение. Он не оставил без внимания и столь часто навещавшую офицера на конспиративных квартирах весьма пикантную девицу с коротко стриженными волосами. Не позже как вчера вечером Трусевич разглядывал ее фотографии и просматривал ее досье. И горячность молодого подполковника, а также тщательно обставленное, под самый конец разговора, как бы между прочим, упоминание о ней — ничто не ускользнуло от внимания многоопытного служителя охраны. Категорически пресечь? А почему?.. «Старцы любят читать нравоучения потому, что сами уже не в состоянии подавать дурных примеров». Нет, опыт убеждает, что красивая женщина на полицейской службе весьма и весьма полезна. Пусть потешит себя Додаков, и пусть эта «Антуанетта» (директора покоробил псевдоним, и он даже поморщился) послужит душой и телом на благо отечества.

Виталий Павлович с тревогой наблюдал за директором, страшась затянувшейся паузы. И когда тот сморщил рот как от кислого, у него даже свело скулы.

— Хорошо. Пригласите и эту... «Антуанетту» для прогулки в Париж, — сухо кивнул Максимилиан Иванович. — С богом!

Фиакр вез их по Елисейскйм полям.

Вечер еще не наступил, но на Больших бульварах уже разгорались огни, и улицы заполнялись пестрой, шумной, веселой толпой. Только что они оставили чемоданы в отеле и теперь свободные, отрешенные от всех забот, открывали для себя Париж.

Все случилось как нельзя лучше. Виталий Павлович, как когда-то прежде, условным письмом назначил Зинаиде Андреевне встречу на квартире, той самой, в доме на Стремянной, выспросив разрешение на этот час у бывшего своего шефа генерала Герасимова. Зиночка пришла. Удивленная и, к удовольствию Додакова, уязвленная небрежением к ней: три месяца о ней никто и не вспоминал. Виталий Павлович легко объяснил причину: свой перевод в департамент и нежелание передоверять ее в чужие руки. А забыть — нет, к своему огорчению или к радости он ничего не забыл... И, глядя в ее открытое свежее личико, выжидательно поджатые губы и глаза, настороженно блестевшие из-под челки, добавил как бы о незначительном:

— А теперь выявилась надобность и во встрече, и в вашей, сударыня, помощи. Не хотели бы вы поехать в Париж?

— В Па-ариж? — недоверчиво протянула она, розовея.

— Да, сударыня. По сугубо служебной причине.

Она заливалась краской все более. Додаков почувствовал, как горячи стали ее щеки, и понял, что о таком предложении она не смела и мечтать.

— А как же служба в «Обществе»? — попыталась как бы воспротивиться она, сама ставя преграды.

— После того как инженер оставил ваше «Общество» — а насколько нам известно, он возвращаться на Малую Морскую вряд ли пожелает, — надобность в вашей службе там отпала. Через директора-распорядителя Александра Карловича все будет урегулировано. Вот вам деньги на гардероб. Рекомендую магазин «Aux elegant» на Невском. Мадмуазель Гоше сама подберет, можете на нее положиться.

Он не сказал, конечно же, что бо́льшая часть этих денег была из его кармана — суммы, выделенной финансовым отделом департамента, едва хватило бы на две модные шляпки.

— А в каком качестве я должна ехать? — все еще самолюбиво сопротивлялась Зиночка.

— В том же самом. Секретарем при инженере. Инженером этим буду я.

Впервые за всю встречу она посмотрела на него без игры — долго и оценивающе:

— Ну что ж... Я согласна.

В дороге он был внимателен и учтив, наведывался в ее купе поприветствовать с добрым утром, осведомиться о здоровье и проводить в вагон-ресторан. Он очень многого ждал от этого путешествия. Он испытывал мучительную радость в обуздывании самого себя. Как сказал тот англичанин: «Хочешь пользоваться плодами — не рви цветы». В этих словах и разгадка его собственного состояния. Не будь того, что случилось после Лисьего Носа, наверное, все сложилось бы иначе. Для нее ничего и не было, кроме безумного порыва, перед которым она сдалась, сокрушенная силой. А он — взял и не взял, и это было так же мучительно, как пересохшими от жажды губами припасть к запотевшему со льда стакану с ключевой водой и вдруг выронить этот стакан...