Генерал Доватор - Павел Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Илья подолгу смотрел на ее лицо и ждал той минуты, когда она проснется и, улыбнувшись по обыкновению, скажет самой себе: «Ах ты, засоня, ах ты, лентяйка! Как кочерыжка замерзла и все спишь, бесстыдница». Илье очень нравилась эта милая и шутливая брань.
Илья прислушивался к ее ровному дыханию. Порой ему казалось, что ее черные ресницы закрыты не плотно, а на щеках вдруг начинает розоветь яркий румянец.
Тогда Илью охватывало необъяснимое беспокойство. Чтобы скрыть его, он начинал ворочаться с боку на бок и громко кашлять. Иногда среди ночи Оксана, натягивая на голову бараний тулуп, спрашивала:
— Замерз или не совсем?
Ночи стояли холодные, осенние. К утру уже появлялись легкие заморозки.
— Мне-то тепло, а ты спишь наружи, — рассеянно глядя в потолок шалаша, отвечал Кушнарев и принимался равнодушно зевать. — У меня же два одеяла...
— Я люблю спать на воздухе, — полусонно говорила ему Оксана. — У меня шуба теплая. Когда совсем будет холодно, тогда в шалаше лягу.
— Конечно, — равнодушно подтверждал Илья. После того принужденного купания он почувствовал себя почти совсем здоровым. С вечера уснул крепко. Ему приснилось лицо Оксаны. Оно было необыкновенным. Исчезло с него суровое выражение, а губы были открыты, девушка горячо дышала ему в щеку. Он проснулся. Оксана спала на своем обычном месте с прежним суровым выражением на лице. Илье до обиды было жаль улетевшего сна.
Весь этот день Кушнарев был молчалив.
— Почему ты надутый? — спросила Оксана.
— Так, скучно, — в замешательстве ответил Илья.
— А отчего скучно? — допытывалась Оксана, пристально вглядываясь в его лицо.
Кушнарев почувствовал, что начинает терять власть над собой. Отвернувшись к стене, он молчал. С момента его появления в партизанском отряде прошло уже десять дней. Илья набрался сил. Раны быстро заживали. Этому способствовали крепкий организм и усиленное питание.
Заботы Оксаны волновали его, побуждали к необходимости чем-то ответить, как-то отблагодарить девушку. Опасности, совместные тяготы войны, родственность судьбы сближали их.
— Ты славная девушка, — вскинув глаза на Оксану, быстро проговорил Кушнарев.
— Не девушка, а вдова.
Оксана, склонив голову, поймала его взгляд и густо покраснела.
Он продолжал следить за ней глазами с нескрываемым волнением, словно увидел ее первый раз в жизни. Подавляя вздох, он задумчиво произнес:
— Теперь много вдов будет.
— А разве мне от этого легче? Я-то знаю... — звонко выкрикнула Оксана и, не договорив какие-то слова, едва сдерживая слезы, отвернулась в сторону.
— Ты не сердись, Ксана. Я ведь так сказал. К слову пришлось, — смущенно проговорил Илья Кушнарев. В этот день они больше ни о чем не говорили до самого вечера.
К ночи сильно похолодало. С неба посыпалась ледяная крупа, подул резкий ветер, тревожа на деревьях не успевшие опасть листья. Лес гудел шумно и протяжно, точно роптал за нарушенный покой.
Еще до ужина Оксана завесила отверстие шалаша плащ-палаткой, выкопала посредине шалаша ямку и, наломав сухого орешника, разожгла камелек. Ужинали молча. Но оба чувствовали внутреннее напряжение. Оба сознавали неловкость и неестественность положения. Сучья, потрескивая, горели весело и ярко. Подбросив несколько толстых сухих палок, Оксана заговорила первая. Ослабевшее пламя скрыло выражение ее лица. Кушнарев слушал молча и внимательно. Оксана рассказала ему всю свою недолгую, но богатую житейскими радостями и невзгодами жизнь.
Слушая ее, Илья все больше и больше начинал волноваться. Она отзывалась на все наболевшие в его душе вопросы с подкупающей прямотой. Ее голос звучал тихо и задушевно. Казалось, не было в мире роднее этого чудесного, бархатистого голоса.
Через несколько дней в расположение партизанского отряда прилетел самолет. Он забрал с собой Кушнарева на Большую землю.
Когда самолет делал над лагерем прощальный круг, на опушке леса стояла группа партизан. Они приветливо махали руками. Среди них, в зеленой фланелевой кофточке, с карабином в руках, Кушнарев увидел Оксану...
— Если тебя, Илья, любит такая дивчина, як Оксана, ты счастливый человек! Больше ничего сказать не могу, — заявил Торба, когда Кушнарев закончил свой рассказ.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА 116 ноября 1941 года предполагалось третье по счету генеральное наступление немцев на Москву. На Волоколамском направлении противник напрягал все усилия, чтобы пробиться к Москве. Он стремился отбросить группу Доватора и дивизию Панфилова с магистрали и обеспечить захват коммуникационных линий в районе Истринского водохранилища. В боях за Москву наступил один из самых напряженных моментов.
Против далеко не полного по составу соединения Доватора и дивизии Панфилова германское командование бросило две пехотные, две танковые дивизии и другие части и соединения. Массированным ударом генерал Хюпнер предполагал отвлечь наши воинские части с флангов и тем самым ослабить их. Одновременно он хотел двумя мощными подвижными группами охватить правый фланг нашей армии с севера, а левый — с юга.
Получив данные разведки, командарм Дмитриев немедленно приступил к перегруппировке частей своей армии. На правое крыло были подтянуты армейские резервы, дивизии переформированы и получили пополнение.
За несколько дней до начала немецкого наступления в штабе армии было назначено совещание. Перед совещанием у командующего Доватор встретился с Панфиловым.
— Здравствуй, кавалерия, — Панфилов дружески протянул Доватору руку.
— Ура царице полей — пехоте! — весело приветствовал Панфилова Доватор и, не освобождая своей руки из его жесткой ладони, отвел генерала в сторону и начал горячо благодарить за поддержку.
— Орлы у тебя люди, Иван Васильевич! Богатыри!
— А твои разве плохи?
— Ну, мои тоже ребята неплохие!
— А здорово мы немцев пошерстили, а? Хорошо-о!
Панфилов весело засмеялся и, щуря узкие глаза, продолжал:
— Генерал Хюпнер — вояка коварный. Зол на нас с тобой, очень зол! Подтянул две танковые дивизии, чуешь?
— Эх, нам танков бы побольше, танков! Тогда мы по-другому будем с Хюпнером разговаривать.
— Мы еще с ним поговорим, — твердо ответил Панфилов и, вглядываясь в лицо Доватора, тихо спросил: — Товарища Сталина на параде видел?
— Видел, Иван Васильевич. Ты знаешь, вот я побывал на параде, услышал речь товарища Сталина и вернулся совсем другим человеком. У меня сейчас такое ощущение, словно окончил вторую академию. Мне кажется, что мы до сих пор не так воевали, как нужно. Не изжили еще легкомыслие, беспечность.
— Верно, есть еще это. У меня, брат, давно такая мысль возникла. Укрепления строим слабовато, не умеем беречь людей, недостаточно учим. Я посмотрел, у соседа на моем правом фланге окопы вырыты мелко, на дне соломка, — одним словом, куриные гнезда, а не укрытия. Слабоват сосед, слабоват! Вот он, кстати, сам жалует к нам.
К беседующим подходил Суздалев, высокий молодой комдив, сосед Панфилова на правом фланге. Отчеканивая каждое слово, он шумно поздоровался.
— Думал, опоздаю, задержался на просеке.
Серые круглые глаза Суздалева быстро перескакивали с предмета на предмет. Он был красив, статен, гладко выбрит. Вся его фигура дышала здоровьем, силой и уверенностью.
— Встретил сейчас танковую колонну, — продолжал он. — Новые мощные «КВ». Заполучить бы таких десятка три. Я тогда не беспокоил бы генерала Панфилова. Посматриваете, Иван Васильевич, на мой левый фланг?
— И даже очень бдительно, — подтвердил Панфилов.
— Не беспокойтесь, не подведу, — заверил Суздалев.
— Надо не Панфилова беспокоить, а противника, — с усмешкой заметил Доватор. Ему не понравилась самоуверенность Суздалева.
— Мы и противника беспокоим. Пока на мой участок не особенно нажимал, значит побаивается. Сегодня ночью разведчики обнаружили крупное передвижение танков, пехоты. Что-то затевается.
— Ясно, что затевается. Немцы подтянули танковые соединения, разумеется, не для маневренных переездов, — заключил Панфилов и, вдруг повернувшись к Суздалеву, спросил в упор: — Значит, мне не беспокоиться?
— Абсолютно! Конечно, при условии, что я получу дополнительные резервы, — подтвердил Суздалев.
— А все-таки я беспокоюсь. Вы меня извините, но я и командарму так скажу. За вас беспокоюсь, за Доватора и за себя.
Лев Михайлович, не отрываясь, любовными глазами смотрел на Панфилова. Не только любовь внушал ему этот умный, широкоплечий генерал с простым русским лицом, но и глубокое уважение.
На совещании присутствовали генералы, полковники, командиры и комиссары армейских корпусов, дивизий. Вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном, сидели военачальники, державшие в своих руках судьбы многих тысяч людей и, самое главное, судьбу советской отчизны. Некоторые из них были еще совсем молодые, но с поседевшими висками. Самым молодым выглядел Доватор. Облокотившись левой рукой на стол и резко повернув голову, он напряженно смотрел на командарма.