Русская басня - Николай Леонидович Степанов

И отпущу гулять по рощам и лесам.

В любви я к музыке тебе не уступаю.

И часто, про себя мурлыча, засыпаю».

      Меж тем мой бедный Соловей

      Едва-едва дышал в когтях у ней.

      «Ну, что же? — продолжает Кошка,—

      Пропой, дружок, хотя немножко».

Но наш певец не пел, а только что пищал.

      «Так этим-то леса ты восхищал!—

      С насмешкою она спросила.—

      Где ж эта чистота и сила,

О коих все без умолку твердят?

Мне скучен писк такой и от моих котят.

Нет, вижу, что в пеньé ты вовсе не искусен:

      Все без начала, без конца.

Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен!»

      И съела бедного певца —

                   До крошки.

Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?

      Худые песни Соловью

           В когтях у Кошки.

РЫБЬЯ ПЛЯСКА

                    От жалоб на судей,

             На сильных и на богачей

                    Лев, вышед из терпенья,

Пустился сам свои осматривать владенья.

Он ѝдет, а Мужик, расклавши огонек,

      Наудя рыб, изжарить их сбирался.

Бедняжки прыгали от жару кто как мог;

      Всяк, видя близкий свой конец, метался.

             На Мужика разинув зев:

«Кто ты? что делаешь?» — спросил сердито Лев.

«Всесильный царь! — сказал Мужик, оторопев,—

Я старостою здесь над водяным народом;

      А это старшины, все жители воды;

             Мы собрались сюды

Поздравить здесь тебя с твоим приходом».

«Ну, как они живут? Богат ли здешний край?»

«Великий государь! Здесь не житье им — рай.

      Богам о том мы только и молились,

      Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились.)

«Да отчего же,— Лев спросил,— скажи ты мне,

Они хвостами так и головами машут?»

«О мудрый царь! — Мужик ответствовал,— оне

От радости, тебя увидя, пляшут».

Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь

Еще изволя раз на пляску их взглянуть,

      Отправился в дальнейший путь.

ПРИХОЖАНИН

       Есть люди: будь лишь им приятель,

То первый ты у них и гений и писатель,

              Зато уже другой,

              Как хочешь сладко пой,

Не только, чтоб от них похвал себе дождаться,

В нем красоты они и чувствовать боятся.

Хоть, может быть, я тем немного досажу,

Но вместо басни быль на это им скажу.

              Во храме проповедник

(Он в красноречии Платона был наследник)

Прихóжан поучал на добрые дела.

Речь сладкая, как мед, из уст его текла.

В ней правда чистая, казалось, без искусства,

              Как цепью золотой,

Возъемля к небесам все помыслы и чувства,

Сей обличала мир, исполненный тщетой.

       Душ пастырь кончил поученье;

Но всяк ему еще внимал и, до небес

       Восхѝщенный, в сердечном умиленье

       Не чувствовал своих текущих слез.

Когда ж из божьего миряне вышли дому:

       «Какой приятный дар! —

Из слушателей тут сказал один другому,—

       Какая сладость, жар!

Как сильно он влечет к добру сердца народа!

А у тебя, сосед, знать, черствая природа,

       Что на тебе слезинки не видать?

Иль ты не понимал?» — «Ну, как не понимать!

       Да плакать мне какая стать:

       Ведь я не здешнего прихода».

ВОРОНА

       Когда не хочешь быть смешон,

Держися звания, в котором ты рожден.

       Простолюдин со знатью не роднися;

              И если карлой сотворен,

              То в великаны не тянися,

              А помни свой ты чаще рост.

       Утыкавши себе павлиным перьем хвост,

       Ворона с Павами пошла гулять спесиво —

              И думает, что на нее

              Родня и прежние приятели ее

              Все заглядятся, как на диво;

       Что Павам всем она сестра

       И что пришла ее пора

Быть украшением Юнонина двора.

Какой же вышел плод ее высокомерья?

Что Павами она ощипана кругом

И что, бежав от них, едва не кувырком,

       Не говоря уж о чужом,

На ней и своего осталось мало перья.

Она было назад к своим; но те совсем

       Заклеванной Вороны не узнали,

              Ворону вдосталь ощипали,

       И кончились ее затеи тем,

       Что от Ворон она отстала,

              А к Павам не пристала.

Я эту басенку вам былью поясню.

Матрене, дочери купецкой, мысль припала,

              Чтоб в знатную войти родню.

       Приданого за ней полмиллиона.

         Вот выдали Матрену за барона.

Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз

Попреком, что она мещанкой родилась,

А старая за то, что к знатным приплелась:

       И сделалась моя Матрена

                 Ни Пава, ни Ворона.

ПЕСТРЫЕ ОВЦЫ

               Лев пестрых невзлюбил овец.

Их просто бы ему перевести не трудно;

       Но это было бы неправосудно —

       Он не на то в лесах носил венец,

Чтоб подданных душить, но им давать расправу;

А видеть пеструю овцу терпенья нет!

Как сбыть их и сберечь свою на свете славу?

             И вот к себе зовет

       Медведя он с Лисою на совет —

             И им за тайну открывает,

Что, видя пеструю овцу, он всякий раз

       Глазами целый день страдает

И что придет ему совсем лишиться глаз,

И как такой беде помочь, совсем не знает.