Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Эрнест Джонс

Фрейд не всегда имел возможность брать с собой всю семью в те отдаленные турне, которые он так любил совершать; но он не любил путешествовать в одиночку и почти всегда устраивал свои поездки так, чтобы иметь попутчика. Его жена, занятая другими обязанностями, редко бывала достаточно свободной, чтобы в них участвовать. К тому же она не обладала его неутомимой энергией в хождении и всеядной страстью к осматриванию достопримечательностей. Временами ему казалось несправедливым, что он будет наслаждаться такими приятными переживаниями без нее, и он настаивал, чтобы она сопровождала его.

В конце лета 1901 года произошло событие, имевшее величайшее эмоциональное значение для Фрейда, которое он назвал «вершиной» своей жизни. Этим событием стала поездка в Рим, к которой он долго стремился. Эта поездка являлась для него чем-то очень важным, и поэтому ее рассмотрение должно раскрыть нам некоторый секрет его внутренней жизни.

Нет ни малейшего сомнения в том, что желание посетить Рим зрело в нем многие годы. Эта тема снова и снова встречается в его переписке с Флиссом, особенно в конце 90-х годов, кроме того, Фрейд открыто и пространно писал об этом желании в книге «Толкование сновидений», так как оно играло важную роль даже в его снах. Это было желание, явно возникшее еще в детстве, и, как он сам высказал, «таким образом, желание попасть в Рим стало символом для многих горячих желаний». Мерой этого желания является громадное счастье и восторг, которые он испытывал во время каждой своей последующей поездки в Рим. Ни на одно мгновение не наступало у него пресыщение очарованием этого города, и в каждом письме он говорит об этом городе самым пылким языком.

С другой стороны, есть много свидетельств тому, что осуществлению этого огромного желания мешало некоторое таинственное табу, которое заставляло его сомневаться, сможет ли он когда-либо его реализовать. Оно являлось для него чем-то слишком хорошим, чтобы стать реальностью. Временами он пытался рационализировать этот свой внутренний запрет, говоря, что летний климат в Риме делает для него поездку невозможной, но он все время знал, что нечто более глубокое удерживает его от этой поездки. Поэтому годы пространных путешествий по северной и центральной Италии привели его в 1897 году чуть ближе к Риму, чем находится Тразименское озеро. До сих пор и ни шагу далее, сказал он себе как раз в том месте, где внутренний голос сказал то же самое Ганнибалу две тысячи лет тому назад. Но он, по крайней мере, превзошел Ганнибала тем, что видел Тибр.

Для Фрейда, как и для всякого другого человека, в действительности существовали два Рима (не говоря уже о нынешнем политическом Риме). Прежде всего, это Древний Рим, культуру и историю которого глубоко изучал Фрейд, культуру, породившую европейскую цивилизацию. Уже одно это давало мощный стимул интересу Фрейда, который всегда вел его к вопросу происхождений и начал. Затем существовал христианский Рим, который разрушил Древний Рим и занял его место. Этот Рим мог являться лишь врагом Фрейда, источником всех тех гонений, которые претерпели люди его нации на протяжении веков. Но между человеком и объектом его любви всегда стоит враг, и, если это возможно, ему надо сначала победить этого врага. Даже после достижения своей цели Фрейд рассказывал, как вид этого второго Рима, с видимыми повсюду свидетельствами того, что он, в своей откровенной манере выражения, называл «ложью спасения», омрачил его наслаждение первым Римом.

Я не предлагаю интерпретировать заново какое-либо из сновидений Фрейда, занятие, которое я заклеймил бы как, по крайней мере, рискованное, но одно из них может быть приведено здесь как уместное в этой связи. Это сновидение названо «Мой сын Миоп». Разбирая его, Фрейд писал: «Сновидение, рисующее, что я вывожу своих детей из Рима, имеет, правда, еще связь с одним аналогичным эпизодом моего детства и потому содержит столь значительные следы искажения. Смысл тот, что я завидую своим родственникам, которые несколько лет тому назад имели возможность перевезти своих детей в другую страну». Фрейд явно намекает здесь на своих сводных братьев, которые переехали в Англию, когда ему было три года. Он никогда не переставал им завидовать за то, что они смогли вырастить своих детей в стране, намного более свободной от антисемитизма, чем его собственная страна. Таким образом, становится ясным, что Рим заключал для него две сущности, одну из которых он любил, а другую ненавидел и боялся. Нам следует принять во внимание еще два неопровержимых факта. Первый имел место тогда, когда он цитировал монографию Ранка о символизме городов и матери-земли, в которой встречается следующее предложение: «Также хорошо известен оракул, подаренный тарквинянам, который предсказал, что завоевателем Рима станет тот из них, кто сначала „поцелует“ свою собственную мать». Этот отрывок, который Фрейд цитировал как один из вариантов мифа об Эдипе, несомненно, является искажением лежащей в его основе мысли о том, что для того, чтобы спать со своей матерью, необходимо сначала победить врага.

Вторым фактом является давнее и страстное отождествление Фрейдом себя с семитом Ганнибалом. Попытка Ганнибала захватить Рим, «мать всех городов», была пресечена некоторым неизвестным внутренним запретом, когда он находился на грани успеха. В течение нескольких лет Фрейд мог приблизиться к Риму лишь чуть ближе, чем Тразименское озеро, где в конечном счете остановился Ганнибал.

Фрейд не испытывал каких-либо угрызений совести, признавая свою любовь к первому Риму и нелюбовь ко второму, но существовали громаднейшие сопротивления связыванию этих эмоций с соответствующими им изначальными фигурами, чьими символами они стали. И только после четырех лет самоанализа Фрейд наконец победил эти сопротивления и торжественно прибыл в Рим. С характерным для него пониманием во втором издании книги «Толкование сновидений» он добавил подстрочную сноску, которая гласила: «С тех пор я постепенно открывал для себя, что требуется всего лишь небольшая смелость (!) для осуществления желаний, которые до этого казались недостижимыми».

Одним из признаков усиления у Фрейда уверенности в себе, что нашло отражение в его посещении Рима, было его желание предпринять соответствующие шаги в обход клерикальных антисемитских властей, которые в течение многих лет не допускали заслуженного им вступления в ряды университетских профессоров. Объявляя своему другу Флиссу об успехе в этом деле, он признал, что был глупцом, не достигнув этой же цели тремя годами ранее, и добавил: «Другие люди достаточно умны, чтобы делать это без того, чтобы сначала ехать в Рим».