Адольф Гитлер (Том 3) - Иоахим Фест

Выявившаяся в ходе этой встречи противоположность во взглядах еще более усугубила и без того сильное недоверие Гитлера к офицерскому корпусу. Весьма показательно, что незадолго до своего прибытия он приказал окружить местность подразделениями СС и стал есть из одного котла со своими фельдмаршалами фон Рундштедтом и Роммелем только после того, как те уже попробовали пищу. На всем протяжении обеда за его стулом стояли два эсэсовца. Когда стали прощаться, генералы попытались уговорить Гитлера послушать в штабе Роммеля доклад нескольких командиров с фронта. Гитлер с трудом согласился посетить штаб 19 июня. Однако сразу же после отъезда Рундштедта и Роммеля из Марживаля он тоже собрался и возвратился в Берхтесгаден [615].

Примерно десять дней спустя союзники – главным образом, благодаря «искусственным гаваням», давшим им возможность решить все трудности с транспортировкой, на которые так надеялся Гитлер, – высадили уже почти миллион солдат и выгрузили пятьсот тысяч тонн снаряжения. Но даже теперь обоим фельдмаршалам, прибывшим в Берхтесгаден, так и не удалось добиться согласия Гитлера хотя бы на свободу оперативных решений. Он с ледяным видом выслушал их соображения и отклонил просьбу о беседе в узком кругу; вместо этого он просто снял фон Рундштедта с его поста. Его преемником он назначил фельдмаршала фон Клюге, который уже своим первым выступлением продемонстрировал, насколько обманчивой и искаженной была картина действительности в окружении Гитлера. До этого Клюге был в течение четырнадцати дней гостем в «Бергхофе» и, хотя он, пусть с колебаниями, относился к Гитлеру критически, за это время успел перенять убеждение, что командование Западного фронта слабонервно и настроено пораженчески. В острой стычке сразу же после своего прибытия на фронт вторжения он упрекнул Роммеля в том, что тот сверх меры подавлен материальным превосходством противника и срывает своим упрямством правильные распоряжения Гитлера. Возмущенный до глубины души «берхтесгаденским стилем» нового главнокомандующего, Роммель предложил ему собственными глазами убедиться, какова обстановка. Как и следовало ожидать, через два дня фон Клюге, побывав на фронте, значительно отрезвел. 15 июля Роммель отправил через фон Клюге телеграмму Гитлеру: «Неравная борьба приближается к своему концу», – написал он и присоединил к этим словам призыв: «Я прошу Вас незамедлительно сделать выводы из этой обстановки». А Шпейделю он сказал: «Если он (Гитлер) не сделает никаких выводов, то мы будем действовать» [616].

Действовать теперь решился и Штауффенберг, тем более, что было уже видно, как под ударами советского летнего наступления, начавшегося незадолго до того, рушится и весь Восточный фронт. На помощь замыслам Штауффенберга пришло счастливое обстоятельство: 20 июня он был назначен начальником штаба при командующем войсками резерва генерал-полковнике Фридрихе Фромме и получил с этого момента доступ на совещания в ставке фюрера, 1 июля, вступая в должность, он заявил Фромму, что из соображений лояльности должен уведомить его о планируемом им государственном перевороте. Фромм выслушал это признание молча, а затем попросил своего начальника штаба приниматься за работу [617].

6 и 11 июля фон Штауффенберга вызывали на совещания в ставке фюрера в «Бергхоф». После столь многих неудачных акций он решил теперь взять на себя организацию как самого покушения, так и все руководство государственным переворотом. Оба раза ему удается проносить пакет со взрывчаткой и обеспечивать незамедлительное возвращение назад в Берлин. Но оба эти раза он отказывается привести план покушения в исполнение, потому что в помещении, где проходило совещание, не было Геринга и Гиммлера, которых он намеревался устранить вместе с Гитлером. Новая попытка 15 июля сорвалась, так как Штауффенберг не смог до начала совещания вставить во взрывное устройство запал. Как 11, так и 15 июля войска, которые должны были занять Берлин, были уже подняты по тревоге, но оба раза приказы приходилось отменять, а все могущие вызвать подозрения моменты – устранять.

Через два дня после первой попытки – 17 июля – заговорщики узнали, что уже подготовлен приказ об аресте Герделера. Они отнюдь не были уверены, как это имело место с Лебером, Райхвайном, фон Мольтке или Бонхефером, что гестапо при допросе не сумеет достаточно быстро развязать ему язык. Штауффенберг воспринял это известие как последний толчок к акции – теперь Рубикон перейден, считал он. Его не остановило и сообщение, что в тот же день при обстреле с шедшего на бреющем полете самолета был тяжело ранен Роммель, в результате чего из его игры выпадала одна из ключевых фигур, ибо вызревший к тому времени план предусматривал заключение благодаря этому пользовавшемуся уважением и у союзников фельдмаршалу соглашения о прекращении огня на Западном фронте, уход с захваченных территорий и использование возвращающихся армий для поддержки операции по государственному перевороту. Штауффенберг заявил, что станет действовать теперь при любых обстоятельствах, однако добавил, что это будет его последней попыткой [618].

За несколько дней до того ставка фюрера вновь была переведена из Берхтесгадена в Растенбург. Конвой уже был готов отправляться, все, кто должен был ехать, уже заняли места в вагонах, а тут Гитлер еще раз переиграл и направился назад в «Бергхоф». Он прошел в жилую комнату, постоял у большого окна, а затем медленно, неверной походкой прошелся по помещению. На несколько мгновений он задержался перед картиной Ансельма Фойербаха «Нана». Одному из тех, кто оказался с ним рядом, он дал понять, что, может быть, уже никогда не вернется сюда [619].

Штауффенберг был вызван на 20 июля с докладом в Растенбург.

Покушение и драматические события этого дня уже многократно описаны: и неожиданный перенос совещания в барак, где действие взрывной волны оказалось менее эффективным, и опозданиеШтауффенбергаиз барака, и его уверенность, что Гитлер убит, когда, стоя невдалеке от барака у заранее подготовленного автомобиля, он увидел, как взметнулось вверх облако огня и дыма, полетели деревянные обломки и бумаги, и из разрушенного здания стали выскакивать люди, и его полет до Берлина, отнявший столько драгоценного времени.

Как и все, кто был рядом в момент взрыва, Гитлер ощутил «адски яркое пламя» и разрывающий барабанные перепонки грохот. Когда он с покрытым черной копотью лицом и опаленным затылком поднялся из-под горящих, дымящихся обломков, к нему с криком «Где фюрер?» бросился Кейтель и помог ему выйти из помещения. Брюки Гитлера превратились в лохмотья, сам он был с ног до головы покрыт пылью, но получил лишь незначительные ранения. На правом локте у него появился небольшой синяк, на тыльной стороне правой ладони – небольшие ссадины, и хотя лопнули обе барабанные перепонки, уже через короткое время его слух немного восстановился. Тяжелее всего досталось его ногам, куда впилось бесчисленное множество мелких щепок, но в то же время он, к своему собственному изумлению, обнаружил, что дрожь в левой ноге почти полностью унялась. Из двадцати четырех человек, находившихся в момент взрыва в помещении, где проходило совещание, были тяжело ранены только четверо. Самого Гитлера защитила прежде всего тяжелая крышка стола, над которым он склонился, когда сработало взрывное устройство. Он был возбужден, но казался в то же время странным образом испытывающим какое-то облегчение. Не без удовлетворения он то и дело повторял своему окружению, что давно уже знал о существовании заговора и вот теперь может, наконец, разоблачить изменников. Он всем показывал разорванные в клочья брюки, а также китель с зиявшей квадратной дырой на спине [620].