Норвежский детектив - Герт Нюгордсхауг

— Да, но на это уйдет несколько минут.

Я светил фонариком, пока он ножом зачищал медные проводки и соединял концы. Они были перерезаны во многих местах.

До сих пор я был заражен его охотничьим азартом, но теперь почувствовал, как меня одолевает усталость. Спасительная усталость. К чему спешить?

Мотор завелся только через четверть часа. К тому времени удары весел уже давно затихли вдали. Скоддланд выключил мотор и поглядел на меня. Теперь передо мной был уже не хищник и не мрачный Скарпхедин[37], а просто усталый лодочный мастер.

— Нет, уже не догнать… — Он с мольбой посмотрел на меня. — Может, вернемся ночевать в пансион?

Я уже поднялся из лодки на причал.

— Поезжай один, а утром вернешься за мной… Я останусь. Мне хочется увидеть здесь рассвет.

— Теперь тебе понадобилось и солнце? — съязвил он.

Но он уже успокоился и пошел за мной по тропинке к дому.

Мы справедливо рассудили, что из-за дыры в стекле ночью в ателье будет холодно. Мой спутник отправился по дому в поисках топлива. Доломал остатки стула и дивана. Я видел, что эта работа действовала на него благотворно.

Наконец он остановился, злобно глядя на притаившийся в углу мольберт. Потом стал решительно ломать его о колено и бросать в огонь.

— Варвар! — заметил я, но тепло доставило удовольствие нам обоим.

Я лежал в спальном мешке и думал: даже когда талант художника погас, он еще может согреть людей своим мольбертом. Забавная мысль!

Я расположился так, чтобы лежать лицом к окну. Тело покалывало от усталости. Но мне хотелось еще раз поглядеть на это звездообразное отверстие, пробитое в стекле бутылкой… Глупо делать окна из стекла. Если бы оно было из воды, от такого удара осталось бы всего несколько кругов… Но ведь оно и было сделано из воды, я ясно видел, как по подоконнику расходятся круги… Прекрасная мысль, господин стекольщик! Или правильнее сказать «водянщик»?..

В небе надо мной кричала чайка. Я стоял на скале, залитой лунным светом, и смотрел, как по воде от брошенного камня расходятся круги. Вот упал еще один камень, потом еще, круги росли и сливались с предыдущими.

Неподалеку от меня, почти у кромки воды, стоял за мольбертом Зауберманн. На нем была островерхая шапка с какими-то знаками. Эти знаки были сложены из камней. Той же рукой, в которой он держал кисть, художник отрывал камень за камнем. Отрывал и бросал в море. И когда камень, булькнув, уходил в воду, художник делал очередной мазок.

Он писал круги на воде.

Вот он оторвал и бросил очередной камень. Потом обернулся ко мне:

«Море возьмет их!»

Я сказал или, может, только подумал:

«Как красиво лунный свет блестит на волнах!»

Брови сатира поднялись вверх, нижняя челюсть выпятилась еще больше:

«Лунный свет? Молодой человек, лунного света в природе не существует!»

Я сказал или, может, только подумал:

«Как же не существует?»

Он показал кистью на небо:

«Смотрите! — И протер рукой лунный диск, словно хотел очистить его. — Луна — это зеркало!»

Я изо всех сил пытался освободиться. Кто-то связал меня. Мне нужно было срочно освободиться!

Проклятый спальный мешок! Я так и не выбрался из него, встал прямо в нем и запрыгал к окну, словно состязался в беге в мешках.

Скоддланд испуганно сел в своем углу у камина.

— Господи, это еще что?

— Луна — это зеркало! — крикнул я.

Он быстро вылез из мешка и подошел ко мне:

— Что ты сказал?

— Я говорю, что луна — это зеркало! Невероятно, правда? — Он не возражал. — Мне это только что приснилось… А вчера во сне кто-то не давал мне открыть окно, чтобы я не разглядел, что там на земле прыгает!..

Взгляд Скоддланда красноречиво объяснил мне, что он не сомневается в моем помешательстве.

Он заговорил со мной тихо, спокойно и даже с уважением к моему безумию, совсем как Санчо Панса с Дон Кихотом:

— Ложись спать, Эгиль! Ты просто очень устал!

Но сон с меня как рукой сняло:

— Эврика! Вот где разгадка!.. Атле, видишь это углубление?

Я показал ему на косое углубление, как будто процарапанное ножом поперек подоконника.

— Конечно, вижу. И что с того?

— Знаешь, как открывается это окно?

Окно открывалось, поворачиваясь на вертикальной оси, проходящей посередине. Я откинул крючок с левой стороны, толкнул окно наружу, и оно повернулось. Я остановил его в том положении, которое было отмечено углублением в подоконнике, и выглянул.

Сверху на меня лился лунный свет, лучи кратера Тихо. Астрономы не знают, что это такое.

Да, я победил. Вернее, за меня победил сон. Са-Тир, Александр, город твой!

Я закрыл окно и сказал:

— Можем ехать обратно.

— Прямо сейчас? — Кажется, он начал понимать меня.

— Да, сейчас.

— Но ты, по-моему, хотел увидеть здесь рассвет?

— Я уже видел его, — сказал я.

Набросок разбившейся «Гебы» я взял с собой. И я не чувствовал никаких угрызений совести. Это был ничейный дом, вещи здесь стали опять частицей природы, вроде гранита и камнеломки. Это было все равно что унести с берега ракушку.

В пансион мы вернулись уже в третьем часу. На первом этаже светились два окна.

— Наша хозяйка еще не спит. — Я показал на окна. — Зайдем, поговорим с ней?

Скоддланд с удивлением уставился на меня:

— Так поздно? — В Холмевоге это явно было не принято. — О чем ты хочешь поговорить с ней в такое время?

Я скинул рюкзак на пол.

— Хочу пожаловаться, что в этом городе плохо обращаются с приезжими.

Я постучал в дверь гостиной. Мне пришлось постучать еще раз, прежде чем она открылась. Щелка была узкая, но тем не менее я увидел, что хозяйка одета.

— Простите, фрекен Фюре. Я знаю, уже очень поздно, но не разрешите ли вы на минутку заглянуть к вам?

Скорбное лицо стало еще более скорбным, а дверная щель — еще уже.

— В чем дело?

— Речь идет о жизни и смерти, — сказал я.

Мой ответ так смутил ее, что она без долгих слов впустила нас в гостиную. Я сел в кресло. Скоддланд остался стоять у дверей, намереваясь улизнуть при первой возможности.

На столе лежала раскрытая книга, это была Библия. Измученное, грустное лицо фрекен Фюре свидетельствовало о том, что в этот поздний час она нуждается в утешении. Она стояла посреди гостиной, обхватив себя руками за плечи, и зябко вздрагивала. Она явно нервничала, так как я медлил и не объяснял, что мне понадобилось от нее в столь поздний час. Она сказала, словно ее ночное бдение требовало оправдания:.

— Я тут читала. У меня бессонница.

Я смахнул с плеча соринку.

— Разве морская прогулка на веслах не помогает против бессонницы?

Она вздрогнула, глаза у нее округлились:

— Я… Я вас не понимаю.

Да, пятнадцать лет назад она была настоящей красавицей. Скоддланд сказал, что когда-то она была «видной девушкой». И теперь, от страха, она снова стала почти красивой. Страх способен оживить любое лицо.

Я показал на раскрытую Библию:

— Ну и как, вы нашли новое изречение, которым могли бы бросить в меня, когда я лягу спать… Впрочем, в этом нет необходимости, утром мы уезжаем.

Скоддланд не спускал с нее глаз. Сперва он смотрел на нее с нескрываемым удивлением. Потом на скулах у него заходили опасные желваки. Но они тут же пропали.

Фрекен Фюре покрылась смертельной бледностью. Я был беспощаден.

— Если вы намерены и впредь бомбардировать по ночам своих постояльцев, фрекен Фюре, запаситесь мелкими камешками и позаботьтесь, чтобы окна на ночь оставались открытыми. Хватит одной бутылки и одного разбитого окна.

Я как будто подбил ее дуплетом. Она упала на стул. Видно, ей хотелось что-то сказать, но губы у нее дрожали, она была не в состоянии произнести ни слова.

Я наклонился над ней:

— Вы разбили окно, чтобы мы не догадались, что им пользовались как зеркалом, открывая под определенным углом по отношению к маяку? Верно?

Больше она не могла сдерживаться. Она уронила руки на стол и спрятала в них лицо. Плечи у нее вздрагивали от безудержных рыданий.

— Я любила его… — проговорила она сквозь слезы. — Пятнадцать лет я скрывала это, потому что любила его!

Я снова про себя отметил, что Скоддланд ничего не сказал мне об этом. Он не мог не знать о ее отношениях с Зауберманном. Но отец научил его презирать сплетни маленького городка. Может, поэтому он и скрыл от меня все, что имело отношение к Художникову острову? Чтобы защитить ее, в том числе и от меня?

— Что же именно вы скрывали, фрекен Фюре? — как можно мягче спросил я.

Она приподняла голову и оглядела комнату пустыми глазами.

— Он хотел писать только то, что разбито и взято морем. Он… — Голос изменил ей.

Мне захотелось помочь ей, я кивнул на картину, висевшую на стене — «Море возьмет ее».