Перезагрузка или Back in the Ussr (трилогия) - Геннадий Марченко

– Ты мне прямо скажи, Петр Иванович, чего от меня хочешь? А то сижу тут второй час и мучаюсь в догадках, – невесело ухмыльнулся Цвигун.

– Вот я тебя прямо и спрашиваю, согласен ты влиться в ряды людей, озабоченных будущим Советского Союза? Если нет – тогда забудь об этом разговоре. Так как?

– Хм, задал ты мне задачку… И много вас, таких людей?

– Достаточно, Семен Кузьмич, причем люди не из последнего десятка.

– И наверняка среди них кандидаты на замену Леониду Ильичу? Из числа тобой перечисленных?

– Этого я тебе не говорил, все только твои догадки. Может быть, это мои личные измышления.

– Ну да, как же, личные…

Цвигун перевел взгляд в сторону окна, за которым сгущался вечерний сумрак, и лишь спустя пару минут снова обратил взор на Ивашутина. Вздохнув, спросил:

– Время на размышление есть?

– Конечно, Семен Кузьмич, никто от тебя немедленного ответа не требует. Недели хватит?

– Думаю, что да.

– Только думай хорошо, помни, что от твоего решения зависит во многом не только твое будущее. Иначе я бы к тебе с такими разговорами не лез.

И вот теперь он, наконец, принял решение. Далось оно ему нелегко, пришлось пережить несколько бессонных ночей. Линчевал себя мысленно, вспоминая поговорку: «Для продажной псины – кол из гнилой осины», а заодно и брошенную в отчаянии фразу Цезаря: «И ты, Брут!» Получается, он предает Брежнева, человека, которому по существу обязан своей карьерой. Да и родственные связи… Но когда на первом месте стоит благополучие страны, РОДНОЙ страны, то здесь миндальничать не приходится. Тем более Леонид Ильич и сам должен понимать, что для его же здоровья полезнее будет отойти от дел и заняться своим здоровьем.

Генерал-полковник протянул руку к телефонной трубке, снял ее, набрал прямой номер, приложил трубку к уху и, дождавшись фразы «Ивашутин на проводе», сказал лишь два слова:

– Я согласен.

– Старик, ты и в самом деле провидец, или ясновидящий! Называй как хочешь – суть не меняется. Я до сих пор в шоке. Слушай, нам нужно срочно увидеться.

Звонок от Высоцкого раздался 28 марта, на следующий день после того, как на взлетной полосе испанского острова Тенерифе столкнулись два авиалайнера. Трагедия произошла вечером воскресенья, и если о ней у нас расскажут, то только в понедельник, в программе «Время». Ну или по всесоюзному радио, которое я не слушал. Да и западные голоса тоже, хотя коротковолновый приемник имелся. Володя же, регулярно слушавший эти самые «вражеские голоса», уже с утра был в курсе событий, и сразу отзвонился мне.

Договорились встретиться вечером у меня на даче. Я же ждал понедельника еще по одной причине: сегодня в Лос-Анджелесе должны были объявить победителей кинопремии «Оскар». Жаль, не удалось попасть в Голливуд, пришлось по просьбе Машерова сказаться больным. Сам понимал, что все правильно говорит Петр Миронович, печется о моей же безопасности, но все равно хотелось посмотреть мир.

Ну ничего, дай бог, не последний день живем, и Штаты поглядим, и Австралию, и Антарктиду… А имена «оскароносцев» придется, наверное, узнавать все же из «Голоса Америки» или по «Радио Свобода», сидя часами у приемника в ожидании выпусков новостей. Ведь пока наша делегация вернется в Москву, пока отзвонится Тарковский – если будет смысл отзваниваться – пройдет несколько дней. Я же от такого ожидания с ума сойду!

Высоцкий приехал без Влади, весь какой-то посеревший и осунувшийся. Чтобы как-то его взбодрить, предложил посидеть за чашкой чая с малиновым пирогом, который специально к приезду гостя испекла Валя.

– Выпить нет? – негромко спросил Высоцкий, когда Валя ушла наверх к сыну.

– Выпить есть, но в этом доме ты пить не будешь! – решительно заявил я, поражаясь собственной решимости. – Во-первых, ты за рулем, хотя и мог бы в принципе у меня переночевать… Но все равно, завязывай с этим делом, или хочешь, чтобы сбылись худшие прогнозы?

– Черт, меня как-то потряхивает… Обычно в такие моменты стакан водки выручает… Ну или доза на крайний случай.

– Так, Володя, тем более никаких «доз». Ты же сам себе могилу роешь!

– А что ты предлагаешь? Я же ведь вернусь сейчас на Малую Грузинскую, один черт не выдержу. Каждый раз под капельницу ложиться?

– Можешь какое-то время пожить у нас, на свежем воздухе. Думаю, Валя будет не против. Затаишься на месяц-другой, отоспишься, отъешься… В театре отпустят?

– Да причину-то можно найти, хотя Любимов – калач тертый, захочет – пронюхает, что к чему. Но как я без Маринки?

– Она в Москве сейчас?

– Послезавтра улетает в Париж.

– Ну вот, чем не вариант? Провожай ее и прячься на моей даче. Сиди себе в тишине, спокойствии, сочиняй песни на новый альбом, телек смотри, радио слушай… Моя вот живет тут безвылазно – и ничего, не жалуется. Да ей и скучать некогда, если честно, с малым на руках. В общем, думай, организму нужна передышка. Был бы я любителем гор – предложил бы на полгода куда-нибудь в Приэльбрусье махнуть. Но как-то не сложилось, поэтому предлагаю вот такой вариант.

– Горы, – мечтательно протянул бард, устремив взгляд куда-то мимо меня. – Там я чувствую себя по-настоящему свободным. Не то что среди этих серых многоэтажек.

Обратно в столицу Высоцкий уехал следующим утром, с вечера предупредив Влади, что останется ночевать у меня. Хотя он и не пил ничего крепче чая, однако его так и продолжало колотить, пока он, наконец, не уснул тревожным сном чуть ли не за полночь.

А с утра был вполне бодр и даже улыбался.

– Старик, спасибо тебе за поддержку. Ты не представляешь, как мне было хреново вчера. Одно дело, когда тебе говорят, что может быть, ты умрешь через месяц, а может, через десять лет, и всегда надеешься на лучшее, и совсем другое, когда тебе точно предсказывают дату ухода. Но после нашего вчерашнего разговора я понял, что действительно можно самому взяться за ум. Послать к чертям таких друзей, которые тебе в стакан подливают и шприцы подсовывают. Начну с Янкловича, или вовсе в другой театр уйду. И спасибо за предложение, может быть, и правда поживу у тебя какое-то время. Кстати, не хотел говорить… Но мне сегодня приснился Леня Енгибаров. Грустно так на меня смотрит, а потом говорит: «Володька, живи столько, сколько тебе Богом отпущено, а встретиться мы всегда успеем». Вот именно так и сказал. Эти слова словно впечаталось в мой мозг.

Распрощавшись с Высоцким, подумал, что если он и впрямь надумает пожить у нас с Валей, то первым делом я пойду на станцию, зайду в магазинчик и предупрежу, чтобы Владимиру Семеновичу не вздумали продавать спиртное. Потому как может сорваться, а так хоть какой-то тормоз будет.

А тем же вечером диктор программы «Время» Вера Шебеко без тени радости на лице – эмоции вообще были нехарактерны для советских дикторов – сообщила, что советский фильм «Марсианин», снятый по одноименному роману Сергея Губернского, получил высшую награду в области киноиндустрии – премию «Оскар» как лучший зарубежный фильм. После чего перешла к другим международным новостям. Блин, могли бы хоть сюжет с церемонии сделать, интервью взять о того же Тарковского. Не сказать, что я был уверен в победе нашего фильма, и потому не прыгал с воплями до потолка. Если бы я находился лично на церемонии, то наверняка дал бы какую-то волю своим эмоциям. А так просто позвал Валю, которая собралась укладывать Даньку спать, и сообщил ей о нашей общей победе. По такому случаю чуть позже, уже уложив сына, супруга извлекла из своих запасов бутылочку наливки, и мы пропустили с ней по стаканчику. Ну вот, приятно, черт возьми, когда твое имя внесено в скрижали киноистории. Да, книга не моя, что уж тут скрывать, но я же не виноват, что меня забросило в это время с «ридером», откуда мне пришлось черпать материал для того, чтобы прокормить себя и жену, а заодно для собственного продвижения наверх. Интересно, дадут хотя бы подержать в руках позолоченную статуэтку? Или просто спрячут ее в архивах «Мосфильма»? Нужно будет озаботиться этим вопросом по возвращении Тарковского из Америки.

Ага, хренушки! Если в той реальности режиссер только в 80-х «завис» с семьей на чужбине, выбрав солнечную Италию, то в этой все произошло лет на пять-шесть раньше, а вместо Италии Тарковский выбрал Соединенные Штаты, причем оставив жену и сына в Советском Союзе. Видно, опьянил его воздух свободы. Об этом я узнал от товарища из «конторы», к которому явился по повестке через два дня, недоумевая по поводу своего вызова в здание на Лубянке.

– Здравствуйте, Сергей Андреевич, присаживайтесь.

Все это мне живо напомнило визит в региональное управление КГБ в Пензе, правда, здесь обстановка в кабинете оказалась посолиднее. Единственной приметной особенностью сидевшего напротив человека была некрасивая родинка слева у основания крыла носа. Он практически не поднимал на меня глаз, а разговор вел как бы между делом, перекладывая и просматривая какие-то бумаги. Когда наконец выяснилось, зачем все-таки меня пригласили в этот кабинет, я едва не выпал в осадок.