Волк среди волков - Ханс Фаллада

- О боже! - снова простонал ротмистр.

И никакого багажа, ни одного ящичка маргарина, ни одной коробки мыльного порошка, только эта зеленая перекореженная ботанизирка - вот и весь багаж этих людей.

"Шестьдесят зубных щеток и то в ней бы не поместились, уже не говоря о шестидесяти сорочках!"

И все эти люди были в наилучшем настроении, они толкали друг друга, смеялись, болтали, насвистывая и мурлыча модные мотивы; какая-то пара уже обнималась, сидя на ступеньках лестницы... Без стеснения окликала эта толпа спешивших мимо нее пассажиров, поднимала их на смех, клянчила...

- Сигарету, господин начальник, пожалуйста, пожертвуйте мне сигарету! И шалопай вытаскивал у ошеломленного пассажира дымящуюся сигарету прямо изо рта. - Благодарю, господин начальник, тут не я один, у нас у всех эта болезнь...

Поездка в Нейлоэ, сбор урожая - для этой банды просто загородная прогулка, приятное развлечение!

"Банда!" - скрипнул зубами ротмистр и взволнованно обратился к подошедшему с чемоданом фон Штудману:

- Взгляни на эту банду! И эти люди хотят работать в поле! В лакированных туфлях и в брюках шимми!

- Плохо! - сказал фон Штудман после короткого изучения толпы. - Да ты просто не бери их, ведь ты же требовал сельскохозяйственных рабочих!

- Но ведь мне люди нужны - у меня там урожай гниет! - ответил ротмистр с некоторым смущением.

- Так поищи других. Один день - не расчет, уедем завтра!

- Но сейчас, во время жатвы, подходящих людей нет. Каждый держится за то, что имеет. И ни одна сволочь не хочет ехать в деревню. Они лучше с голода подохнут здесь, со своим кино.

- Тогда возьми этих, на что-нибудь они да пригодятся.

- А мой тесть? Моя теща? Да я на веки вечные опозорюсь, они меня на смех поднимут, я человек конченый, если привезу этих людей! Это сплошь шлюхи и сутенеры.

- Вид у них довольно ненадежный, но если тебе рабочие нужны до зарезу? Что же ты думаешь делать?

Ротмистр уклонился от прямого ответа.

- Говорю тебе, Штудман, - заметил он с досадой, - нелегко мне приходится. Я не сельский хозяин, тут мой тесть прав: я читаю, думаю, бегаю с утра до ночи, но все же делаю многое из рук вон плохо, допустим! Просто нет у меня настоящей хватки... И, наконец-то, у меня кое-что уродилось, не бог весть что, но все-таки вполне приличный урожай. И вот он стоит в поле, его надо убрать, а теперь пожалуйте - людей нет! Просто отчаяние какое-то!

- Но почему же у тебя нет людей, а другие их раздобывают? Извини меня, Праквиц, но ты только что сам сказал: все держатся за то, что у них есть.

- Оттого что у меня денег нет! Другие нанимают рабочих весной. Я пока что обходился и откладывал найм до последней минуты, чтобы сэкономить заработную плату... Видишь ли, Штудман, мой тесть - очень богатый человек, а у меня ничего нет. У меня одни долги! Он сдал мне в аренду все имение со всем инвентарем, и тут мне денег не понадобилось. До сих пор я кое-как перебивался - то картошки продашь, то скот, - этого хватало на жалованье и нам на жизнь. Но сейчас, сейчас нужны деньги! Иначе я пропал, я буду гол как сокол! И деньги есть, они стоят в поле, - нужно только свезти хлеб, обмолотиться, сдать, и у меня будут деньги! А мне дают таких людей! Повеситься можно!

- Не знаю, сколько у нас сейчас миллионов безработных, - сказал Штудман, - и с каждым днем становится все больше. А рабочих рук нет.

Фон Праквиц не слушал.

- Не возьму я этот сброд! - заявил он с мрачной решимостью. - Может быть, даже они и стали бы что-нибудь делать первое время, пока у них нет денег на обратный проезд и они голодны. Но я не хочу, чтобы надо мной смеялась и вся округа и мои дорогие родственнички! Не хочу, чтобы моя людская превратилась в бордель... Посмотри только, как эти двое на лестнице щупают друг друга, омерзительно, просто гадость! Я не желаю поганить свое Нейлоэ; уж и так трудно с людьми из Альтлоэ... Нет, я не возьму их.

- А что же ты сделаешь, раз тебе люди необходимы?

- Я скажу тебе, Штудман, что - я обращусь в Мейенбургскую тюрьму, она в нашей местности, и вызову команду заключенных. Лучше уж эти головорезы с настоящей охраной, при карабинах, чем эти вот! Начальник тюрьмы не откажет мне, мы оба к нему как-нибудь съездим, ведь теперь у меня есть помощник ты!

Ротмистр улыбнулся. Мысль о том, что рядом с ним теперь настоящий друг, с которым обо всем можно говорить, снова согревает его сердце. Потому-то он за последние пять минут и говорил больше, чем за последние пять месяцев.

Штудман кивнул, а фон Праквиц продолжает:

- Видишь, Штудман, тут опять мой тесть прав: я не делец. Я уезжаю в самое горячее время в Берлин, бросаю на целые сутки все имение, с урожаем, от которого все зависит, на оболтуса и ветрогона, трачу пропасть денег, проигрываю еще больше, возвращаюсь с кучей долгов - тебе и Пагелю - и не привожу людей; но я поступлю так, как мне соседи советовали уже месяц назад, я вызову из тюрьмы трудовую команду.

Фон Праквиц улыбается; сдержанно, очень осторожно улыбается и фон Штудман.

- Ну ладно, значит, я опять все сделал навыворот. Что же дальше? Все мы совершаем глупости, Штудман (мой тесть, конечно, тоже), главное в том, чтобы признать их, а я признаю! Я исправляю их! Но я буду глупить и дальше, а ты помоги мне не глупить!

- Разумеется, - кивает Штудман. - Но не пора ли нам на поезд? Тебе ведь нужно еще переговорить с посредником! И Пагеля еще нет!

Ротмистр не слушает его. Оттого ли, что с ним друг, оттого ли, что его взволновали ночные впечатления, но Праквиц разговорился, Праквицу хочется делать признания, Праквицу хочется исповедоваться.

- Ты вот долго работал в гостинице, Штудман, и, наверно, научился вести счетные книги, распределять деньги, обращаться с людьми. Я же только и умею, что орать. Нам надо своего добиться. Чего добиться? Чтобы имение осталось у меня. Я знаю, моему тестю очень хочется заполучить его обратно. (Извини, что я так много говорю о тесте, но он для меня все равно что для быка красная тряпка. Я не выношу его, и он меня не выносит.) Старик видеть не может, как я хозяйничаю, и если я к первому октября не сколочу деньги за аренду, мне придется выметаться, а что я тогда буду делать?

Он в бешенстве смотрит на фон Штудмана. Затем продолжает:

- Но урожай стоит в поле, Штудман, и мы уберем его, и вообще, теперь, когда у меня есть ты, мы сделаем из Нейлоэ образцовое поместье. Ах, Штудман, какое счастье, что я тебя встретил! Сначала, признаюсь, я прямо испугался, когда увидел тебя в черном фраке и как ты кланяешься каждой девке, а она еще фордыбачится... Как ты опустился, Штудман, подумал я...

- А вот и Пагель! - восклицает Штудман, которого от признаний обычно столь замкнутого Праквица бросает то в жар, то в холод. "Ведь настанет день, когда он горько пожалеет об этом, - думает Штудман. - Он не простит мне того, что сегодня наговорил".

Но фон Праквиц точно опьянел, он должен непременно излиться здесь, на Силезском вокзале.

- Вещей у вас немало, Пагель, - замечает он весьма благожелательно. Вы, надеюсь, выдержите у меня достаточно долго и успеете одеть все, что тут есть. Но в деревне ведь работа, а не игра! Ну, да все в порядке, я ведь не в таком смысле сказал! Я ведь и сам играл! А теперь будьте так добры, купите в кассе три билета второго класса сначала до Франкфурта, мы возьмем поезд штурмом в самую последнюю минуту.

- Разве ты не хочешь поговорить с посредником? Ведь людей в конце концов сюда вызвали...

- Значит, берите билеты и сейчас же возвращайтесь, Пагель. О чем мне с ним говорить? Он хотел меня надуть, а теперь я его надую!

- Но ведь так не делается, Праквиц! Объяснения с ним тебе нечего бояться. Ты же имеешь полное право не брать этих людей - это не сельскохозяйственные рабочие. Нельзя удирать тайком, точно школьник...

- Штудман! Я не школьник! И попрошу тебя...

- Я сказал - "точно школьник", Праквиц...

- Одним словом, Штудман, я сделаю так, как считаю правильным.

- Я полагал, Праквиц, что ты хочешь со мной посоветоваться.

- Ну конечно, Штудман, конечно! Пожалуйста, не обижайся. Я всегда рад с тобой посоветоваться, но на этот раз... Я, видишь ли, сказал этому человеку - пусть люди будут какие угодно, лишь бы у них были руки, чтобы работать...

- Ах так!

- Но прислать такую банду! Я не могу платить за них комиссионные в несколько сот марок золотом! Итак, прошу тебя, иди с Пагелем вперед, я потом приду. Дай мне этот единственный раз сделать как мне хочется.

- Хорошо, хорошо, Праквиц, - сказал Штудман после короткого раздумья. Значит, еще один раз. Хотя это неправильно и это плохое начало для нашей совместной работы, но...

- Ну идите, идите! - воскликнул ротмистр. - Так в курящем, второй класс! Еще восемь минут, и с Берлином покончено - слава тебе господи!

Погруженный в задумчивость, поднимается фон Штудман вместе с Пагелем по лестнице, ведущей на перрон.

"Не будем считать это началом совместной работы в деревне, сочтем это заключительным эпизодом в Берлине".