Экипаж черного корабля - Федор Березин

41. НИТОЧКА

Сейчас, в тяжелую годину вершащегося на Северном материке кошмара, не только Лумис Диностарио занимался в Скупой долине политической пропагандой. Были и другие. В текущий момент перед своими братьями по оружию выступал бывший командир танковой «пятерни», а ныне добровольно избранный начальник гораздо большего человеческого коллектива Хорис-Тат. Он, как и все его слушатели, стоял на открытой всем радиоактивным ветрам местности и вещал вслух без всякого микрофона. Надо сказать, что за недели своего тайного возвышения броне-лейтенант только за счет интуиции и ежедневной практики приобрел приличные навыки оратора. В настоящее время, когда технонавороченная официальная пропаганда сгинула в тартарары — по крайней мере она не могла непосредственно воздействовать на этих, дышащих нездоровым морозом гор людей, столь редкое искусство стало цениться.

— Бойцы, — вещал Хорис-Тат, демонстрируя самостоятельно образовавшему полумесяц строю свое не закрытое противогазом лицо. — Вы все знаете, по какому поводу мы здесь собрались. Нас снова ужалила подлая тварь расовых наблюдателей. И если до этого, скажу вам честно, многие из нас, даже я, тайком обдумывали, представляли возможное в будущем взаимодействие… Разумеется, не так глупо, как его пытались осуществить недавно на борту нашего «Сони». Ну что ж, думали некоторые из нас, погибло много наших товарищей. Но ведь они убиты в бою, в столкновении лоб в лоб. А если и не так, то во время сражения допустимы многие военные хитрости — на то и существует тактика, на то и изобретена стратегия. Однако сейчас, как мы все видим, сейчас другой случай. — Броне-лейтенант сдернул с себя шлем и в ярости бросил его под ноги.

— Все не так! Если бы, как в прошлые разы… Ну, взрыв. Ну, мина. В конце-то концов, даже захватив, они, эти гады, могли бы просто убить наших товарищей. Но нет! Они наслаждались, растягивая их смерть. И этого мало! Ведь кого они убили и как? Вы все в курсе, что мы едва смогли опознать убитого самым страшным образом. Да, убит, истерзан младший офицер, мой товарищ, даже друг, один из тех, кто первым поднялся на борьбу. Уничтожен, предан мукам, видимо, превосходящим даже те, что приняты в подвешенном к небу аду — Оторванной Голове Черепахи — мой брат по восстанию Модэ-Мум. Но все не так просто, мои бойцы! Не так просто, как кажется на первый взгляд. — Хорис-Тат с силой сжал кулаки, они не побелели только потому, что вокруг и так было морозно, да и освещение оставляло желать лучшего: зауженные конусы замаскированных поляризационными насадками фар.

— Вроде бы убит офицер. Все в норме, в любой войне командир несет большую ответственность, чем его подчиненные. Это справедливо. Но вы знаете, что Модэ не делал карьеры, он к ней никогда не стремился. А поскольку он до безумия любил возиться с механизмами, то и носил форму простого механика. Вначале мы, увидев произошедший ужас, решили, что это сотворили местные недочеловеки, «баки». Однако только РНК мог знать Модэ-Мума в лицо. Они убили его намеренно, осознавая, что он не только ветеран нашего движения, но и мой личный друг. Там ведь попали в плен и другие, в том числе имеющие не меньшие звания, но для самой страшной казни они выбрали его. Мы все содрогаемся, вспоминая, что они с ним сделали. Этого даже я не ожидал от наших комитетчиков. Они сняли с него кожу живьем, и не только с тела, но и с лица. Такой мерзости нужно где-то специально учиться, сам не додумаешься. — Лейтенант Хорис смахнул или сделал вид, что смахнул набежавшую слезу.

— Потом, как мы поняли, эти гады очень заторопились. Они почему-то не захватили наши танки, просто взорвали. Но они невольно выдали свои конечные планы. Поблизости мы нашли выроненную кем-то выписку инструкции. Там значатся их цели. Первой стою лично я — до такой чести дослужился. Затем еще кое-кто. И в том числе несчастный Модэ. Но теперь мы в курсе их планов. Они хотели проводить и проводят индивидуальный террор. Понятно, в реальности на этой стадии останавливаться никто не собирается, вы же видели, они убили всех, кто к ним попал. — Хорис-Тат тяжело и громко вздохнул. — И я призываю вас, братья, сплотить ряды! Заклинаю, стиснуть зубы! Нельзя простить такой жестокости! Покуда мы сидели смирно, не провоцировали конфликт, не считая пары-тройки танковых боев на стыке долины и ущелья, эти гады, инженерно-комитетская клика, готовили свои подлости. Они хотят нас запугать! Считают нас трусами, которые вскинут лапки кверху, как только запахнет жареным. Ну теперь они поплатятся. Я призываю вас, мои братья-бойцы, к сражению. Нужно нанести по их лагерям, а при возможности и по самому «Ящеру» громящие удары. Смерть за смерть! Выкосим РНК подчистую!

Не существующему реально, все ведающему стороннему наблюдателю могло бы показаться, что очень издалека этого республиканского броне-лейтенанта дергает за ниточку бывший имперский «черный шлем» Лумис Диностарио.

Может быть, нить проходила более сложным путем — через передаточные шестерни спрятавшихся за пылевой взвесью звезд? Все возможно, никто всерьез не способен опровергнуть наличие в мире такой трансмиссии.

42. ПАМЯТЬ, ДЕКОРАЦИИ И РЕШЕНИЯ

Нельзя сказать, что они попали в это место совсем уж случайно: карта у них имелась, и на ней, разумеется, значились сооружения административно-общественной направленности. Универсальная школа («униш» по-народному) там, естественно, была отмечена. По традиции, ведущей начало с окончания Второй Атомной, это было достаточно мощное сооружение. Ведь тогда, при внедрении начинания, даже возникали стихийные восстания — так называемые «мамкины бунты» — не желало малоприученное к новациям население расставаться с традиционным институтом семьи, а уж единичных попыток выкрасть и воспитать в глуши собственное чадо было считать не пересчитать. Вот и привыкли тогда строить стеночки вокруг «униш» повыше, желательно в несколько рядов, и заодно вышками со стрелковыми ячейками оторачивать.

Может, по какому-то иному поводу, а может, именно по причинам военно-прикладного характера разведчики отряда и забрели в это место. Вероятно, туда стоило заглянуть раньше, но тогда Лумиса тормозили некоторые соображения. Например, такое — прагматично-эгоистичное, — а вдруг там, в «униш», до сих пор, несмотря на вершащиеся катаклизмы, не глядя на свергнутые с престолов небесные светила и перетертых в радиоактивную пену императоров, до сей поры остаются живые дети? Что делать тогда? Выдавить улыбочку, извиниться (ошиблись, мол, дверью — бывает) и спокойнехонько отправиться дальше вершить свои уголовно преследуемые дела? Получится ли? Удастся ли вычистить из памяти ускоренно повзрослевшие маленькие лица, загоревшиеся смесью надежды и страха при виде здоровенных, разговаривающих на родном языке вооруженных дядей; маленькие лица, уже озаренные проблесками понимания, что родились в не слишком пригодные для жизни времена? А что, если там будут больные или начавшие голодать из-за опустошения «унишных» закромов? Что тогда? Поделить поровну скудные отрядные консервы и лекарства и снова прикрывать дверь с извинительной улыбочкой, выбрасывая с глаз долой, из сердца вон неминуемость этой новой локальной агонии?