Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

«Тут нет ничего твоего», – любит говорить папа.

– Бывает, – согласился он, – но, даже если ненавидят, за своего все равно отдадут любого чужого, не задумываясь. Это закон природы, понимаете?

– Этот закон имеет и обратную силу. Чтобы и вам кто-то был дороже остальных. Сейчас вы вправе выбирать. А в семье уже выбора нет, все предопределено заранее.

– Мой психоаналитик, – сказал он, – говорил примерно то же самое. Я перестал к нему ходить. Деньги на ветер. Гулял, думал. И вот что придумал: если нет никого, кто был бы готов за меня, за маленького, жизнь отдать, если меня самого отдали, – он прикрыл глаза и глотнул, – надо их выдумать. Добрых. Хороших. С оладушками. С семейной историей.

– Почему? Он дал вам правильный совет. Заведите свою собственную семью. Детей.

Он, скорее всего, боится устойчивых отношений, старается заводить связи с замужними, скажем, с той, у которой муж путешествовал с хоббитами. Я его помню. Неудивительно, что она закрутила роман на стороне.

– И буду все время думать: а на что я буду готов ради них?

– На все.

– А они ради меня? Она? Жена, в смысле.

У него нет опыта взросления в семье. Он не знает, что дети, когда вырастают, начинают избегать своих родителей, стыдиться их, – почти все. Или завидовать сиротам, потому что их все жалеют. Или воображать себя подкидышами, выдумывать себе других маму и папу. Он не стал размениваться – сразу на пустом месте решил выдумать себе идеальную семью.

– Это как получится, – сказал я. – Это из тех вещей, о которых нельзя думать. Знаете, люди любят говорить о том, кого бы они первыми стали спасать из огня, если пожар в доме. Но никто не знает на самом деле, кого бы он бросился спасать. Может, просто того, кто оказался рядом. Или наоборот – до кого труднее добраться.

На диктофоне останется в основном мой голос… мои реплики.

Он пожал плечами. Ему было не интересно, кого он будет спасать во время пожара. Ему хотелось, чтобы во время пожара спасали его.

– Так возьметесь, Семен Александрович?

– Написать вам семейную историю? Просто – историю? С бабушками-дедушками? Без всяких приключений, без кладов, без настоящих мужчин?

– Не-а. – Он помотал головой. – Мемуары? Нет. Мемуары пускай писатели пишут.

– Тогда что надо? – спросил я устало.

Мне хотелось одновременно выпить кофе и сходить отлить, а еще хотелось домой. Чтобы никто не беспокоил.

– Как у всех. Бабушек-дедушек, родителей. Фотографии. Письма. Вазочки всякие.

– Фамильное серебро?

– Хрен с ним, с серебром. Серебро быстрее всего из дома уходит. Нет, я чего попроще. Ну вот раньше были стаканы в подстаканниках. Или бокалы, красные или сиреневые, с прозрачными узорами такими. И ножка белая, в пупырышках. Я помню, у Борьки этого в буфете стояли.

– Двуслойное стекло, – сказал я машинально, – алмазная грань. Рубиновое – коллоидное золото или оксид меди. Марганец – сиреневое. Кобальт – синее. Есть еще желто-зеленое, урановое, оно дороже.

– Вот видите. Вы в этом разбираетесь. Вы знаете, какое старье брать, а какое – нет.

Маньяки и психи – самые последовательные люди. Все мои заказчики, по крайней мере, разделяли реальность и выдумку. Этот – нет.

– Если вы хотите обставить квартиру в стиле ретро… Ну могу я дать пару советов. Есть хороший мебельный возле Нового рынка. Подбираешь себе мебель, указываешь на нее пальцем, ее реставрируют и доставляют на дом.

– Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть, Семен Александрович. Если бы я хотел пригласить дизайнера, я бы пригласил. Мне нужна семейная история. Я ж говорю, если ее нет, надо ее придумать. Чтоб была. Такую, чтобы я в нее поверил.

– Это называется шизофрения, – сказал я откровенно. – Вы и правда думаете, что можете заставить себя поверить в то, чего не было?

– Не ваше дело. Я же готов заплатить. Вы брались за всякое говно. За латекс и кожу. А тут брезгуете?

– Мне и правда нужны деньги, – сказал я, – иначе меня выгонят с дачи, знаете? Ну, вы наверняка знаете. А это значит, мне придется распрощаться с моей работой. Никто не придет заказывать прекрасные и страшные истории жалкому неудачнику, который живет в обшарпанной двушке со своим старым папой. Но мне не нравится то, что вы затеяли. В этом есть что-то неправильное… я не могу объяснить вам – что. Сам не знаю.

– Пожалуйста, – сказал он, – пожалуйста. Я вас очень прошу.

Тополь за окном шумно вздохнул.

Отсюда было недалеко, я прошел пешком по неровно состыкованным серым плитам. К плитам прилипли пятипалые желтые листья платанов.

Я зашел в «Алые паруса» на углу и купил яиц, простоквашу и упаковку молодой картошки.

– Как ваш папа? – Пышная кассирша узнала меня и улыбнулась, пробивая чек. – Что-то он давно не заходит.

– Ничего, – сказал я, – ничего. Артрит.

– А-а. – Улыбка погасла мгновенно, словно выключили лампочку, и она повернулась к другому покупателю – немолодой женщине с ярко накрашенными губами. Я ее больше не интересовал.

Придерживая пакет, дно которого грозило в любой момент прорваться, я свободной рукой нащупал в кармане ключи, но дверь не открылась – что-то мешало изнутри. По-прежнему сжимая ключи в руке, я надавил на кнопку звонка, звонок был такой резкий, такой дребезжащий, что у меня заломило зубы. Никто не отозвался.

Я убрал палец с кнопки и прислушался.

Неразборчивый шум, голоса, настолько неестественные, что сразу понятно было, что разговаривают несуществующие телевизионные люди. Он что, не слышит звонка?

А если он просто не смог выключить телевизор? И телевизионные люди ходят и разговаривают со вчера? Или с позавчера?

По грязно-зеленой краске сбоку от двери тянулись глубокие царапины, словно кто-то провел огромной когтистой лапой. Это было раньше? Не было?

Я поставил пакет с продуктами на пол и с размаху ударил по двери ногой. Дерматиновая обивка хорошо гасила удар.

Может, зайти к Палычу и попросить его перелезть с его балкона на наш? Он бывший моряк, он может. Если Палыч еще трезв, конечно.

Как раз в этот момент дверь отворилась, и я чуть не упал лицом вперед, в тусклую мглу коридора.

– Ты что, совсем с ума сошел? – спросил папа.

Он был в пузырящихся на коленях тренировочных и грязной майке, кажется той же самой, что и неделю назад.

– Папа, я же тебя сколько раз просил, не запирайся на засов.

– Он просил. – Отец развернулся и пошел в комнату, передвигая по линолеуму несгибаемые ноги и шаркая шлепанцами. От этого звука у меня ноют зубы и мурашки по всему телу. – А если грабители?

– Кто на все это польстится? Ты посмотри, что у тебя делается!

К старости они стали скуповаты: к чудесным сталинского ампира тумбочкам с инкрустациями и гнутыми ножками привинчены пластиковые ручки, линолеум в коридоре постелен прямо поверх паркета, на кухне – поверх истертой пластиковой плитки. Он помыл пол в кухне – от середины к стенам, так что