Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Через минуту наступило полное замешательство. Все шумели и обсуждали предстоящий исход дела. Некоторые академики подняли руки, прося слова. Но В.Л.Комаров как будто не замечал их. Он, видимо, совсем растерялся. На этот раз его выручил В.А.Кистяковский. Он поднял руку и громко сказал: «Владимир Леонтьевич, вот вы тут обсуждаете разные мелочи насчет уборной, а ведь нам хочется, чтобы Президиум дал оценку нашей работы. Мы ведь работали и желаем знать, как нам надобно дальше работать». — «Правильно, Владимир Александрович, мы занимаемся пустяками, а главное упустили. Действительно, прежде всего, надо дать оценку работы Института. Какие будут предложения? Я полагаю, что нам следует оценить работу Института как удовлетворительную». Все, что называется, «обалдели». А В.Л.Комаров, увлеченный этой идеей, продолжал: «Нет возражений». И, обозрев совершенно растерянную аудиторию, он провозгласил: «Принято».

Шум поднялся невероятный. А В.Л.Комаров, как бы ничего не замечая, продолжал: «Я думаю, что с этим вопросом можно покончить. Перейдем к следующему вопросу».

Многие из присутствовавших на этом театрализованном заседании, как мне стало известно, расценили все происходившее как проявление невероятного чудачества президента и В.А.Кистяковского. Но мне уже тогда стало ясно, что речь шла о тонко разыгранной сцене. Поведение В.Л.Комарова и В.А.Кистяковского было явно рассчитано на то, чтобы нападки на В.А.Кистяковского были полностью отвергнуты, и это удалось как нельзя лучше. Итак, Институт и его дирекция не только уцелели, но и вышли из трудной ситуации с почетом.

Но этим дело не кончилось. Противники В.А.Кистяковского затеяли еще одну диверсию. Группа ученых Карповского института под руководством А.Н.Фрумкина составили длинный документ, в котором деятельность В.А.Кистяковского в области электрохимии, особенно в области коррозии металлов, подверглась резкой критике и даже осуждению. Этот документ (где-то он у меня сохранился) было решено обсудить на собрании сотрудников КЭИНа и других институтов в присутствии В.А.Кистяковского. Цель обсуждения — показать, что Кистяковский как ученый не может быть руководителем (А.Н.Фрумкина).

Итак, собрание было созвано, и документ был оглашен. Казалось, цель, поставленная организаторами собрания, достигнута. Но вот слово было предоставлено В.А.Кистяковскому. Он сказал приблизительно следующее: «Вот вы, Александр Наумович, были еще студентом, когда вышли мои основные труды по электрохимии, нашедшие признание среди ученых мира. Вам бы не следовало судить о них, так как вы многого в них не поняли. Зная, однако, что вы готовите только что оглашенный документ, я обратился к нескольким знакомым мне ученым, с просьбой дать отзыв о моих работах и их значении в развитии науки. Я получил на сегодня три отзыва, которые позвольте здесь огласить. Вот Вальтер Нернст14 прислал следующий отзыв». Он прочитал весьма теплый и весьма положительный отзыв Нернста. Затем были зачитаны отзывы Казимира Фаянса15 и Георга Бредига16. После этого В.А.Кистяковский сказал, что эти мнения он считает более авторитетными и объективными, чем оглашенный только что документ. После окончания речи В.А.Кистяковский аккуратно сложил все бумаги в папку и покинул зал заседания. На этом все дело и закончилось.

В конце концов, однако, противники В.А.Кистяковского добились своего. Ему пришлось уйти с поста директора КЭИНа. В то время ему было 74 года и руководить институтом в этом возрасте, конечно, было трудно. Место Кистяковского, как и следовало ожидать, занял А.Н.Фрумкин. Он тотчас же предложил мне должность его заместителя по Институту, и в конце 1939 г. я был назначен зам. директора КЭИНа. В.А.Кистяковский, однако, продолжал работать в качестве заведующего лабораторией. В то время я был уже с ним прекрасно знаком и не боялся его, как при первой встрече. Более того, между нами завязались более близкие отношения. Я много раз бывал у него дома и проводил с ним вечера. Он очень занятно рассказывал мне о своем прошлом, о работе у Оствальда, о дружбе с С.Аррениусом и В.Нернстом и т. д., о своих похождениях за границей в компании с Аррениусом и моим учителем в Нижнем Новгороде В.А.Солониной.

В старое время профессора Политехнических институтов получали довольно много — около 10000 р. в год. Прожить эти деньги, особенно в одиночку (как это было у В.А.Кистяковского), они не могли и имели полную возможность ежегодно в каникулярное время ездить за границу, прежде всего в Париж, где и кутили вовсю. Во время одной из таких поездок Владимир Александрович «благоприобрел» сифилис. В то время это было огромным несчастием. Но Владимир Александрович вылечился сальварсаном, однако, все же, его умственные способности несколько ослабли.

В КЭИНе были и другие видные ученые, помимо В.А.Кистяковского. Я хорошо знал Н.А.Изгарышева, который в то время был уже стариком, С.М.Липатова, который, будучи в то время в средних летах и активно работая, почему-то вскоре умер, кажется, в годы войны. Дружил я с физиком К.А.Путиловым, с которым я был хорошо знаком еще по совместной работе в Нижнем Новгороде. Он был хорошо образованным человеком, написал учебник, лекции по термодинамике и т. д., но был в некоторой степени фантазером.

Конечно, наиболее важную роль и в жизни Института, и в частности — в моей работе играл П.А.Ребиндер, о котором я уже говорил. Упомяну также Б.В.Дерягина, единственного «из могикан», живущего и работающего и сейчас (1983 г.), хотя ему уже 80 лет; Г.В.Акимова, с которым я был менее знаком, да и был он у нас недолго. Помню, он мечтал стать академиком, но ничего у него не вышло. Я не могу здесь рассказывать подробно о каждом из них, как ученых и людей. Они хорошо известны и еще не забыты. У каждого из них были своеобразные черты характера, которые отражались иногда в забавных историях, происходивших с ними. Расскажу одну из историй с Б.В.Дерягиным.

Как физик он занимался в то время свойствами тонких слоев жидкостей и проблемами трения. Однажды к нему позвонил известный Л.Каганович, бывший в то время наркомом железнодорожного транспорта. Он просил у него консультации. «Вот, — говорил он, — в Сибири поезда ходят в условиях сильных морозов. При этом тормоза нередко отказывают. Не мог ли бы профессор посоветовать какое-либо действительное средство против буксовки колес при торможении?» Б.В.Дерягин сразу же ответил: «Это очень просто. Лучше всего смазать рельсы канифолью!». Каганович удивился и заметил: «Мы пользуемся песком, но это неудобно и дорого. Нет ли более дешевого средства?» — «Нет, нет, — последовал ответ, — лучше всего канифоль». Каганович положил трубку.

О П.А.Ребиндере я мог бы рассказать немало веселых историй. Он всегда казался жизнерадостным, подвижным, энергичным и деятельным, как-то успевал руководить огромным коллективом своих сотрудников в КЭИНе, в Институте им. К.Либкнехта и в других местах. В конце Отечественной войны он стал заведующим кафедрой коллоидной химии в Университете. Он читал лекции своеобразно, писал статьи. К нему ходили на консультации буквально сотни разных людей, в значительной части — евреев, всяких изобретателей, с которыми он проводил немало времени.

В молодости он был физиком, разошелся в чем-то со своим первым руководителем Б.В.Ильиным17. В 1929 г. был избран членом-корреспондентом, выборы же его в академики сильно задержались. В мое время в КЭИНе его противником был Н.С.Смирнов — секретарь Партбюро КЭИНа. На очередных выборах он был провален из-за статьи Н.С.Смирнова в «Правде», где Петр Александрович был, в общем, несправедливо обруган.

В 20-х годах П.А.Ребиндер дружил с А.Н.Фрумкиным, но они почему-то разошлись, оба сменили жен и несколько лет избегали встреч друг с другом и вновь подружились (на моих глазах) в 1938 г., и мне казалось, что на сей раз они поклялись друг другу в дружбе до гроба. Так оно и получилось.

Покойный академик Я.К.Сыркин18 рассказал мне несколько анекдотов из истории дружбы П.А.Ребиндера с А.Н.Фрумкиным. Так вот один из них: в молодости П.А.Ребиндер любил при случае рассказывать, что его предки играли ведущую роль в русской истории. «Один из моих предков, — рассказывал Петр Александрович, — был генералом и участвовал в знаменитом переходе Суворова через Альпы. Однажды на большой высоте в области снегов у него развалились сапоги, и его денщику пришлось обмотать ноги начальника имевшимся в запасе бельем и одеждой…. Однако он спускался с крутых склонов гор не на ногах, а сидя… и т. д.». Впрочем, этот и подобные рассказы я сам слышал от Петра Александровича. Но он, видимо, имел значительную долю еврейской крови, хотя его предки были помещиками где-то в Орловской губернии. Вероятно, один из предков, желая поправить расстроенное хозяйство, женился на богатой еврейке с приданым. На вопрос о том, откуда взялась фамилия «Ребиндер», Петр Александрович отвечал, что она шведского происхождения и обозначает «оленевязатель» (в действительности «вязатель косули»).