Византия - Жан Ломбар

Божественная картина! Раскрыты мертвые очи, протянул Управда руку Евстахии, а возле них самозабвенные Солибас и Гараиви. Суровая, как бы издевалась Виглиница над мученичеством, которого не желала. Не говорила о брате, не стремилась удалиться. Словно ошеломлена была невозможностью борьбы, своим бессилием пред кротким смирением людей, готовившихся умереть. Яркий свет затопил наос, ослепительно зажег одежды ангелов, и казалось, что сказочно громогласнее гремят звуки их дивных золотых труб. Сиянием облеклась великая Приснодева. Заблистал золотой венец ее, заблистал спокойный лик и отверстые руки, и прямо ниспадающая широкая одежда. Исшедшие из тьмы верхостенные Иисусы, златовенчанные лики святых, избранных, властей, сопровождаемые религиозными животными, проникающими в эмблематическую растительность, обнажили свои яркие цвета, золотой фон, уранические, багряные, сардониксовые, зеленые грани слагающей их мозаики, и об искусствах человеческих вещали своим живописанным творением толпы икон, исполинских, славословящих арийскую проповедь Гибреаса, буддийское учение Добра, превосходство Святой Пречистой, извечную нерушимость Православия, явленного, постигнутого, исполненного духовной силой племен эллинского и славянского, – вещали о неодолимости немощи и бедности, которых не смогли устрашить сила и могущество, напротив, встреченные доблестно, с презрением.

И о верховном отпущении воззвали Склерос и Склерена, поняв, что обречены смерти. Обедня агонии окончилась в низвержение купола, единой глыбой с грохотом рухнувшего, убив еще нескольких монахов. Вышел из-за иконостаса Гибреас и с серебряным крестом в одной руке простер к ним свободную руку. Повернулся к причетнику и супруге его, к восьми детям, цеплявшимся с исступленным визгом за их одежды, и произнес горестным голосом, теперь очистившимся от волнения:

– Я отпускаю вам грехи ваши, я, Гибреас, игумен Святой Пречистой, разрушаемой Константином V вкупе с Патриархом. Взяты будете вы на небо и с вами восемь чад ваших, души нежные, сердца целомудренные, умы непорочные. Погубит Зло телесность вашу, но бессильно против духа вашего. Спасет вас Святая Пречистая чрез меня, который всемогущ, ибо есмь священнослужитель Добра!

Глыбы исторгались разрушением, низвергались на вымощенную площадь, ложились вокруг здания, тонувшего в густых тучах пыли. Колонны целиком выворачивались, и в зияющие проломы проникали темно-бурые лучи вольного солнца. Пострадал нарфекс от насилия крушителей. Разом рухнули трое врат его. Раздроблен был тремя ударами кос Вседержитель, до сего времени наперекор гонению иконоборческому восседавший на своем престоле. Камни с человеческую голову, железные дротики толщиною с ляжку метались баллистами и катапультами, изрыгавшими огромные снаряды, неизменно раскалывавшие облицовку, единым взмахом выбивавшие оконные переплеты в корабле и трансептах.

Расщелилась вверху задняя ротонда, и исчез лик Приснодевы в золотом венце. А у подножия иконостаса стояли Управда с Евстахией в одеянии Базилевса и Августы, Гараиви с изуродованным безносым лицом и Солибас с безруким станом. Набатеянин был в уборе скуфьи, прикрепленной к голове верблюжьей шерстяной тесьмой, которая, виясь, сцеплялась с воротом далматики, перехваченной у шеи, возница же в поблекшем золотом кафтане, перевитом перевязью зеленой, заветной. Все четверо, свято улыбаясь, спокойно ожидали смертного конца.

В наосе чернецы творили самозаклание, прижав руку к сердцу, бледнолицые, брадатые, с глазами, красными от слез, тихих и не иссякавших. Фиолетовая риза Гибреаса, усеянная серебряными крестами, мелькала в открытых вратах иконостаса, за которым он продолжал священнодейство. Тихо изрекал молитвы, благословлял, скрестив большой палец с безымянным, выпрямив указательный, выгнув средний. Всякий раз, как упадавший обломок храма убивал людей в облаках пыли, простирал, обожествляя мученичество, игумен лучившуюся золотую чашу и, воздымая, пил во спасение мучеников кровь Иисусову и вкушал плоть Иисусову. Победоносно пронзалось здание со всех сторон. Воины виднелись в низвержении развалин и разрушали без устали, без устали сбрасывали грани купола, осколки кровли, постепенно погребая неустрашимые жертвы, мучеников обреченных.

Разрушители напали на круглый просвет гинекея. Камни, дротики полетели в него, дробя красивые стекла, фиолетовые, зеленые, красные, голубые, разбивавшиеся у ног причетника Склероса и чад их. Дротик, влетевший в окно галереи Оглашенных, словно спелый арбуз, раскроил заостренный череп Сабаттия, убитого наповал, и загасил одинокую лампаду, отблеск которой оживлял его безумные глаза. Ни единого крика не проронил он с начала разрушения, мнил, что против него направлено оно Константином V, замыслившим похитить сокровища, вырученные им продажею арбузов. Испустил дух, не крикнув, так и не поняв свершившегося. Заколыхался один из ангелов свода, переломилась золотая труба его и, обрушившись, с перебитыми мозаичными руками, с раздробленной головой, похоронил он новых иноков. Распахнулись трое бронзовых врат нарфекса под ударами таранов. Вольный день с замощенной площади прорвался, облачный и белый и, широко выстроившись, показались перед храмом отряды войска, над которым возвышались Константин V и Патриарх на троне под золотым балдахином. Разрушители не приближались, хотя могли проникнуть теперь внутрь. Константин V хотел, очевидно, разрушить храм до основания, но не отягощать святотатством личного присутствия резни, которой ранее противился. И в этом укреплял его Патриарх, многодовольный, исполненный блаженства.

– Преступив порог храма, ты осквернишь убежище религиозное: ты святотатец пред законами божескими. Удовольствуйся разрушением его, и да не останется камня от него на камне во славу твою и Святой Премудрости, победившей через тебя!

И, уверенный, что Дигенисом схвачены во Дворце у Лихоса Управда с Евстахией, воскликнул, обращаясь к подошедшей процессии Помазанников:

– Осанна! Осанна! Ликуйте! Воспойте славу Теоса семитского, отвергающего иконы арийские, Теоса, ненавидящего еретическое вероучение Добра. Исчезнет Святая Пречистая, и перестанет отныне брат наш во Христе Гибреас растлевать души учением своим, проистекающим от Будды. И умирает в этот миг славянин Управда, претерпевший ослепление за то, что домогался власти над Империей, и Евстахия умирает с отверстым чревом, чтобы никогда не мог восстать род ее на потомков Константина V!

Под снарядами баллист и катапульт раздвинулся круглый просвет гинекея. Восемь детей показались, простирая руки, а за ними Склерос со Склереной, коленопреклоненные, воздев очи к небу, молили Теоса, Иисуса, Приснодеву, чтобы не медлила смерть поразить их вместе с дражайшими творениями. Воистину разжалобленный, приподнялся на троне своем Константин V. Соглашаясь на разрушение Святой Пречистой, он втайне надеялся, что лишь иноки погибнут с Гибреасом, которому не сочувствовал в своем умозрении мужа государственного. Сделал знак, но было уже поздно. Заколебалась сторона фасада и рухнула средь белых туч, весь карниз обломился, и последние вопли раздались, и десять тел раскинулись пред взором войска и Помазанников в широком проломе гинекея – десять тел размозженных, с голыми руками, голыми ногами, с раскроенными лицами, грудями. Снизу Параскева с Анфисой виднелись, над дугой нарфекса, выставляя нежные девические животы. Николай, Феофана, Даниила лежали, запрокинув голову с ногами, придавленными обломками мраморного свода, с раздробленными хрупкими черепами. Кир, размозженный, был подле Склероса, у которого виски разбиты были камнем и рыжая борода отвисла, обнажая отверстый рот, с уже не хрустевшими теперь зубами. Склерена, коленопреклоненная, прижимала к груди младших Зосиму и Акапия, еще живых в мгновенном лицезрении. Но разверзся свод и вскоре убил их, обломился под тяжестью развалин пол гинекея и десять трупов увлек в галерею Оглашенных, десять трупов, поглощенных пучиной разрушения.